Маленький человек на большом пути - [2]

Сунул осторожно скворцов на дно мешка и стал собирать всех подряд.

Метель усилилась, снег повалил вовсю; я заторопился. Боялся только — не задохнутся ли? Поэтому клал клювиками к грубой редкой мешковине, чтобы могли дышать.

Ряд за рядом — мешок наполнялся. Ух ты! Куда тяжелее, чем сухие ветки.

Приближаться к краю проруби было опасно — лед трещал под ногами. Я лег на живот, пополз…

У самой воды, на тонком, прозрачном льду, еще осталось несколько скворцов. Лежат беспомощно на боку, не шелохнутся.

Отполз задним ходом от проруби, побежал к кустам на берегу. Отыскал лозу подлиннее, с раздвоенным концом. Срубил топориком, наскоро сделал некое подобие крючка. Скорее, скорее!

Ветер поднимал со льда снежную пыль, скручивал со свистом в жгуты, взметая над озером метельные облака.

Опершись на локти, я подтащил к себе лозой полузасыпанных снегом птиц. Подобрал всех до единой. Просунул руки в лямки, с трудом взвалил ношу на плечи. Мешок грузно улегся на спину.

У берега хрупкий лед с треском проваливался подо мной. Валенки промокли. К тому же идти было очень неудобно: руками я придерживал мешок, чтобы на нижние ряды не так сильно давило. Пуститься бы бегом, но ноги заплетались, непривычная тяжесть гнула к земле. Снег бил в глаза, ветер перехватывал дыхание. По лицу текли ручейки пота и тающего снега.

Дорога домой казалась длиной в сто верст. Так хотелось присесть, перевести дух! Но я боялся за птиц и все шагал, шагал вперед.

Наконец втащился во двор и стал взбираться по лестнице. На спине словно мельничный жернов. Ноги дрожали, не хотели подчиняться. Ухватившись рукой за перила, я считал каждую ступеньку. Третья… пятая… седьмая.

Пыхтя как паровоз, ввалился в комнату. У стола стоял брат — вернулся уже из гостей.

— Ты что?! — поразился он. — Мешок заснеженный зачем-то в комнату приволок!

— Ой, помоги! — только и смог выдавить я, проведя рукавицей по мокрому лбу.

Лицо у брата вытянулось, глаза округлились, как у совы. Но расспрашивать не стал, взялся за лямки.

— Осторожно! — завопил я. — Раздавишь! Вдвоем мы поднесли мешок к плите. Я торопливо развязал веревку и выгрузил на пол содержимое.

— С ума сошел! — воскликнул Густав. — Дохлые скворцы!

— Живые! У них только крылышки смерзлись… Смотри, смотри! — обрадовался я.

Птицы начали шевелиться, пытались встать… Вот уже скворцы, пострадавшие меньше других, стали отряхиваться и чиститься. Нашелся и такой храбрец, что взмахнул крыльями — и в стекло. Пришлось спешно закрывать окно одеялом — сами побьются и стекла нам расколотят.

Еще через несколько минут в комнате кишмя кишели птицы. Они прыгали, размахивали крыльями, кричали. Мы оба стояли у горящей керосиновой лампы и едва успевали отбивать ее от чересчур любознательных.

Пришла мать. Открыла дверь, застыла в изумлении на пороге.

— Что… что здесь происходит?

Потом, узнав обо всем, сама предложила накормить птиц. Они охотно клевали крупу, крошки хлеба. Размельченная мороженая рыба тоже пришлась им по вкусу.

— Да, ребята, не попробуете сегодня пирогов, — покачала головой мать, глядя, как хозяйничает в комнате уже вполне освоившаяся пернатая орава.

Мы с братом нисколько не огорчились:

— Не беда! Зато скворцы будут живы!

ШКОЛЬНЫЕ ДЕНЬГИ

Разговор про школьные деньги начался за столом. Мать вязала; я как умел, то и дело спотыкаясь о малопонятные слова, читал вслух газету. Мать слушала-слушала, потом вздохнула:

— Да, надо бы тебе этой осенью в школу. Да вот нечем заплатить за ученье.

— А много нужно? — спросил я.

— Один серебряный в школу, другой на книги, тетрадки, доску с грифелем. Вот уже два рубля. Да еще приодеть надо; стыдно ведь пускать тебя в постолах[1]. У детей торговцев, домохозяев, ремесленников — у всех ботинки, один только ты, серенький воробышек, будешь портянками сверкать. — Мать отложила вязанье и грустно посмотрела на меня, — Заработаю, — сказал я решительно.

— Где ж ты, малыш мой, заработаешь?

— Мало ли… Соберу ягоды, продам!

— Хорошо задумано, ничего не скажешь. Да только в местечке-то нашем покупателей раз-два и обчелся. Все сами в лес по ягоду ходят.

Я стал доказывать с жаром:

— Ничего, купят, вот увидишь! Наберу целую корзину черники. Крупной, спелой. Купят!

— Где ты ее такую найдешь?

— Да хоть в Саранчовом сосняке!

— Ну тебя! — усмехнулась мать. — Глупенький ты еще. Это же совсем рядом с местечком. Там детишки просто так, прогуливаясь, все обирают, до единой ягодки… Вот если бы попробовать нам с тобой в Зиемерском бору.

Я обрадовался: мама тоже пойдет!

— Только учти: корзины придется тащить на себе.

— Ну и что!

— Одиннадцать верст! — Мать испытующе смотрела на меня…

Дома нас в то время было только двое: я и мать. Отец нанялся ямщиком и уехал на почтовых лошадях в далекую поездку, прихватив с собой в помощники моего старшего брата. Ничто не мешало нам отправиться в дальний лес по ягоды. Так и договорились: пойдем следующим утром.

С вечера приготовили корзины, связали по две, чтобы нести через плечо. Я был счастлив: казалось, что передо мной уже открылись двери школы.

Ночью никак не мог заснуть. Метался по кровати, ворочался с боку на бок. А заснув на минуту, тут же просыпался и смотрел в окно: не забрезжил ли рассвет, не пора ли уже обуваться? Мать тоже спала неспокойно — то и дело шуршал сенник на ее кровати.