Маленький человек на большом пути - [3]

Только заснул покрепче — мать уже будит:

— Вставай, вставай! Скоро солнце трубы позолотит!

И, как на грех, сон такой сладкий, ну совсем не хочется просыпаться! И куда только пропала вчерашняя решимость! Дремота обволакивала сознание, опускала перед глазами туманные завесы. Никуда не хотелось идти. Только спать, спать, спать…

Пришлось матери взяться за меня. Наконец, превозмогая сон, я спустил ноги на край кровати и встряхнулся.

Вскоре с пустыми корзинами на плечах вышли на улицу. В местечке еще царила утренняя тишина.

Мы бодро зашагали по берегу озера. Роса окропила тропинку, к постолам прилипала мокрая земля. Потом взошло солнце, идти стало легче. С озера повеял свежий ветерок, волны с шелестом накатывались на берег.

Когда подошли к бору, солнце уже припекало. Птицы на вершинах деревьев щебетали, свистели, пели каждая на свой лад.

Интересно, нет ли среди них моих скворцов? Вон тот, с ободранным хвостиком — не старый ли знакомый? Усядется на дерево и свистит, свистит не умолкая, пока мы не подойдем. Потом перелетит на следующее и опять свистеть. Может, он мне спасибо говорит?

Присели отдохнуть у дороги. Пройти одним рывком одиннадцать верст — дело нешуточное. Мы оба порядком притомились. Особенно ноги: подошвы словно горели.

Прямо отсюда, с дороги, на лесных полянках просматривались светло-зеленые кустики черники.

— Начнем, мам, начнем! — Я сразу наполнился нетерпением.

Не впервой мне по ягоды — трудного ничего. И наешься, и належишься, и кружка уже с верхом.

Перешли канаву, присели у кустиков. Ягоды полно. Вон ее сколько, сине-черной, блестящей, рассыпано между листиками! Первые пригоршни дробно ударили о плетеный кузов. Еще, еще…

Сыпал я, сыпал, а глянул — даже дно не прикрыто. Да, это не жестяная кружка!

Подошла мать, тоже заглянула в мою корзину:

— Листики-то зачем? Такую ягоду у тебя никто не возьмет.

Вот ведь беда! Набрать корзину — еще вовсе не значит получить за нее деньги. Теперь я уже не сыпал без разбору. Пусть покупатель как глянет на мою ягоду, так сразу и лезет за кошельком!

Руки быстро стали синими, лицо тоже не чище — я ведь и себя не обижал; не знаю, куда клал чаще: в корзину или в рот. До тех пор, пока не услышал тайный укоряющий голос:

«Думаешь, ты чернику ешь? Ты съедаешь свои школьные деньги!»

И сразу как отрезало. Хоть и вкусная в бору черника, но не для меня.

Вначале я никак не мог приспособиться: руки больше давили ягоду, чем срывали. Потом приловчился, стал работать обеими руками. Но все равно медленно что-то наполнялась моя корзина. Уж и спина заныла от беспрерывных поклонов, а заглянешь в кузов — дно все еще просвечивает.

Только к полудню наполнилась первая тара — сначала у матери, потом и у меня. Сели на пенек, поели с аппетитом Прихваченный с собой хлеб, запили чаем из бутылки.

Вторая корзина пошла еще труднее. Спина совсем перестала слушаться: надоело ей без конца сгибаться и выпрямляться. Встал на четвереньки и так ползал по кустарнику. Я ругал втихомолку и ягоды: «Не могли вырасти погуще!»

— и корзину: «Как заколдованная, не наполняется, хоть тресни!»

Когда собирал последние пригоршни, в глазах прыгали огоньки, каждый листочек казался сверкающей ягодой.

Но всему приходит конец, и моим мучениям тоже. Мать отвела меня на край болота. Там сырым мхом я оттер черноту с рук и лица: стыдно ведь таким перемазанным появляться на дороге. Снова связали корзины, взвалили на плечи. Тяжесть сразу сгорбила, как старичка.

— Устал? — заботливо спросила мать, когда мы вышли на дорогу и остановились ненадолго, чтобы поправить перевязь. Стиснул зубы:

— Нет!

— Видишь, сын, как нелегко даются школьные деньги. Смотри учись хорошо, если все у нас получится как задумано. Ученому человеку жить легче.

Мать уголком платка вытерла запотевший лоб, поправив корзины на плече:

— Ну, пошли!

Заходящее солнце дробилось в розовых водах озера. Чайки, уставшие от дневных полетов, качались на волнах. Кричали, перекликались, словно у них шел спор, где лучше провести ночь.

Все короче становились мои шаги. Как я ни старался держаться рядом с матерью, все равно отставал. Она меня не ждала — приходилось бежать вдогонку.

Красная макушка солнца спряталась за горизонт, а мы всё шли и шли. Перевязь резала плечо, как острая пила. Корзины сползали с плеча через каждую сотню шагов. Ног под собой я не чувствовал: казалось, вместо ног у меня каменные тумбы. Когда в полной темноте мы подходили к дому, я уже и не поднимал их, а волочил по земле.

В комнате у меня только хватило сил сбросить с себя корзины. Не сняв даже постол, я мешком повалился на кровать…

Утром проснулся и никак не мог понять, где я: в лесу или дома? Черника так и плясала перед глазами.

Корзины с ягодой, накрытой широкими листьями папоротника, мать расставила у стены.

— Одевайся и начинай разносить. Одну корзину отнесешь мадам Карозе, другую — жене аптекаря Фрейберга. Затем бабушке доктора Рауве. Последнюю предложишь купчихе Бремзе.

Еще и продавать!

— А если они не купят?

— Тогда обойдешь всех богачей подряд.

Меня словно ушатом ледяной воды окатили. В горле застрял горький комок, в глазах снова заплясали темно-синие звездочки. Стоять у них под дверью, предлагать, унижаться, упрашивать…