Маленький человечек - [5]
С 1881 года Менделе жил в Одессе. Наряду с литературной деятельностью занимался педагогической: руководил школой для обучения и воспитания еврейских детей.
Менделе с энтузиазмом встретил Великую Октябрьскую революцию. Однако вскоре после ее свершения скончался: это было 8 декабря 1917 года.
Дедушка еврейской литературы прожил долгую жизнь, наполненную великим и неутомимым трудом на благо народа.
Повесть впервые опубликована в петербургском еженедельнике «Колмевассер» с № 45 1863 года по № 6 1864 года. Издателем еженедельника был Александр (Сендер) Цедербаум (1816–1893).
Со слов Шолом-Якова Абрамовича, он, чтобы никто не дознался об авторе, свое первое художественное произведение на идиш подписал именем Сендерла-книгоноши (по-еврейски Мойхер-Сфорим). Это подлинное имя человека, таскавшегося со своей лошадкой и тележкой по окрестностям Бердичева. Однако Цедербаум всполошился — не метит ли писатель в него самого (Александр — Сендер — Сендерл)? Он недолго раздумывал и переделил имя Сендерл на Менделе. Так возник и вышел в свет Менделе Мойхер-Сфорим.
Повесть «Маленький человечек» произвела огромное впечатление и вызвала большой интерес у читателей. При жизни писателя она издавалась несколько раз (в 1865, в 1866 годах и в сильно переработанном виде в 1879 году). Сам Менделе характеризует свое произведение «краеугольным камнем новоеврейской (в отличие от древнееврейской. — М. Б.) литературы. С той поры, — подчеркивает Менделе, — я и подружился с языком идиш».
М. Беленький
Маленький человечек
Соблаговолите же, почтеннейшие, представить себе, как я, Менделе Мойхер-Сфорим, собственной персоной, глубоко задумавшись, стою осенней порой со своей тележкой где-то на дороге и не трогаюсь с места. Вам, быть может, заблагорассудится решить, что моя тележка увязла в грязи и я размышляю о том, как ее вытащить? Нет! Это было-таки в нынешнем пять тысяч шестьсот пятнадцатом году от сотворения мира[6], году, который благодаря своей на диво сухой восхитительной осени достоин быть занесенным в хроники.
На дворе еще стояло настоящее лето — было тепло, ясно. Скотина паслась на лугах, густо покрытых молодой свежепробившейся зеленью. Деревья стояли в своей изжелта-зеленой одежде, правда, местами поблекшей, изъеденной, растрепавшейся по краям, но у них еще и в мыслях не было раздеться догола, чтобы предаться, как обычно, зимнему глубокому сну. Всюду в воздухе носились длинные белые нити паутины — примета предстоящей хорошей, благодатной погоды, хотя календарь предусматривал грустные пасмурные дни и холодные дожди. Он, не в обиду ему будь сказано, не угадал, наврал, как водится, весьма основательно… Но не в этом суть.
А может быть, вам еще вздумается предположить, что я стоял со своей тележкой, потому что не знал дороги? Еще раз нет! Я очень хорошо знал, что там, где дорога раздваивается, она направо ведет в Глупск, а налево — в какой-то другой городишко, скажем, Кабцанск. Почему же я стоял? Проще простого — я никак не мог решить, в какую сторону мне податься. У меня были основания ехать в Глупск, — обменять там кое-какие товары и сбыть малую толику вощаных фитилей и ханукальных свеч[7]… Опять же у меня были причины съездить на ярмарку в тот, другой городишко, — вот я и стоял в затруднении посреди дороги — ни туда ни сюда. Размышляя, загляделся я на свою лошадку, которая спокойно почесывала шею об оглоблю и была, видимо, очень довольна задержкой. Я смотрел на нее таким взглядом, точно желал, чтобы она подала мне какой-нибудь совет. И тут же у меня возникла мысль передать решение всего этого дела ей, моей лошадке, — как она захочет, так пусть и будет. Не смейтесь, не смейтесь, почтеннейшие! Когда вдруг наваливаются сомнения и неизвестно, что предпринять, даже умные люди прибегают к самым странным средствам. Объясните мне, прошу вас, почему при подобных затруднениях хлопают себя по лбу и разглядывают складки на ладони? Какие тайны скрыты в других подобных же способах испытать судьбу, в различных приметах? В таких случаях дураку везет: у него спрашивают и поступают по его совету. На свете очень часто бывает, что умные доверяются глупцам и предоставляют им руководить собой. Я знаю много таких дураков, которые играют значительную роль у крупных дельцов, у порядочных людей… Но не в этом суть.
Хлестнул я лошаденку, отпустил вожжи и дал ей волю везти меня, куда хочет. Лошадка повернула вправо, на дорогу в Глупск. «Что ж, — подумал я, махнув рукой, — веди, веди меня! Быть может, ты и права. Раз тебе нравится Глупск — пусть будет Глупск!»
Назавтра после утренней молитвы я прибыл в Глупск и, по своему обыкновению, подъехал прямо к синагоге. Не успел я оглянуться, а ко мне уже ринулась толпа евреев — пожилых, средних лет, молодых. Меня приветствовали, заглядывали в тележку, щупали товар, засыпали вопросами, как водится у евреев. Сорванцы-мальчишки из талмудторы[8] весьма дружелюбно встретили свою старую знакомую, мою лошаденку, шумно и весело здоровались с ней и уже готовы были рвать из ее хвоста волосы на струны.
На синагогальном дворе я увидел — люди стоят, сбившись в кучки, о чем-то препираются, рассуждают, отпускают язвительные словечки, охают и покачивают головами. Потом несколько групп слилось в одну большую толпу людей, которые суматошно галдели, махали руками, и тут же их тесный круг лопнул как мыльный пузырь и снова распался на мелкие группки. По-видимому, подумал я, что-то случилось, — нет дыма без огня. Меня разобрало сильнейшее любопытство, захотелось узнать, что тут такое творится, — ведь я же еврей, у меня тоже, как говорится, живая душа и ей тоже хочется ко всему прислушаться, принюхаться, как всякой еврейской душе. Ведь это частенько приносит пользу. Немало водится евреев, которые тем и живут, что суют всюду свой нос, всюду принюхиваются и там, где двое, влезают третьим, требуя свою долю, или комиссионные, как они это называют. Компанейство — дело еврейское… Но не в этом суть.
