Маленький Бобеш - [125]

— Не бойтесь, ему больно не будет. Слезами вы ему не поможете. В другой раз, как заболеет у вас ребенок, сразу же присылайте за мной.

— Она бы за вами, господин доктор, еще вчера послала, да у нас нет в доме ни гроша, — отозвалась бабушка.

— Об этом, милая старушка, речи быть не может. Здесь дело идет о жизни ребенка. На «нет», как говорится, и суда нет.

Когда доктор осматривал Франтишеку горло, мальчик задергался от боли. Доктор еще раз строго взглянул на мать и, немного помолчав, сказал:

— Кажется, дело еще хуже, чем я думал.

Мать заплакала. Он положил ей руку на плечо и сказал:

— Я еще зайду вечером. Старшего сына никуда не пускайте — это дифтерия. И к вам пусть тоже никто не ходит. А где ваш муж?

— Он работает на дороге.

— А ходит домой?

— Не ходит.

— Хорошо, что не ходит. Иначе ему пришлось бы оставаться дома: это заразная болезнь.

Мать проводила доктора за дверь, и Бобеш видел через полураскрытые двери, как мать о чем-то спрашивает доктора и руки у нее сложены так, будто она о чем-то просит. Он видел, что доктор пожал плечами и подал ей руку со словами:

— Вечером приду посмотреть.

Когда доктор ушел, Франтишек еще минутку поплакал, но потом быстро уснул. Во сне ему, наверное, снилось что-то хорошее, потому что он улыбался.

На другой день дедушка сказал:

— Пожалуй, нужно сходить за Йозефом.

— А кто же пойдет за ним? — спросила мать.

— Я… К вечеру авось вернемся.

Бобешу хотелось пойти вместе с дедушкой, но это на самом деле было очень далеко, и он такой дороги не выдержал бы. Бобеш не мог смотреть на плачущую мать. Сам плакать он уже не мог. Ему казалось, что он выплакал все слезы, и все-таки грудь у него как-то странно сжималась и слезы сами бежали. Вдруг Бобеш почувствовал, что у него прерывается дыхание, и тогда он испугался, не разболеется ли он, как Франтишек, не стянет ли и у него тоже животик. Когда Франтишек начинал кашлять (это был уже не кашель, а какой-то с трудом издаваемый стон), у Бобеша мороз пробегал по коже.

Перестал идти дождь, но небо все еще было в тучах. Комната казалась Бобешу совсем другой, и все было какое-то другое. Сегодня как-то слишком громко тикали часы, и бой был какой-то противный. Бобеш охотно остановил бы их. Потом он вспомнил, как фабрикантша рассказывала у реки, что доктор вылечил ее собачонку и что собачонка уже снова жрет. (Бобеш помнил, что она сказала «кушает», но он ни за что на свете не сказал бы так о собаке.) Как же так, собачонку доктор вылечил, а Франтишека не вылечит? И как эта пани беспокоилась о собачонке, как кричала! Мама тоже беспокоится о Франтишеке, конечно, не меньше той пани, но она ведь плачет и жалуется потихоньку. Та пани падала в обморок, а мама не падает. И, несмотря на это, Бобеш был совершенно убежден, что мама Франтишека очень любит. Ему даже казалось, что плачет она теперь больше, чем тогда, когда он, Бобеш, болел.

«Откуда только эти болезни берутся? — думал он. — Ведь перед тем как заболеть, Франтишек был такой веселый, смеялся». Они играли вместе в прятки. Бобеш прятался от него под постель, а когда замечал, что Франтишек приближается, он высовывал голову и рычал на Франтишека. Малыш с громким смехом и криком убегал от постели. Франтишек делал вид, будто бы боится Бобеша, а потом они вместе валялись на полу. Бобеш ложился на спину, а Франтишек перелезал через него. А теперь вдруг эта болезнь, и щечки у Франтишека совсем запали и так тяжело ему дышать. Наверное, в нем что-нибудь есть, что-нибудь душит его. Мама так хочет ему помочь, но ничего не может сделать. И доктор, наверное, тоже не может. Ах, если бы мама перестала плакать! Бобеш положил руки на лавку, голову на руки и уснул. Мать взяла спящего Бобеша и отнесла в постель.

Когда Бобеш проснулся, в комнате была полутьма. Сначала ему показалось, что никого нет. Но когда он приподнялся, то заметил, что мать и бабушка сидят у люльки и тихо плачут. Мать, пожалуй, — даже не плакала, а только вытирала слезы, а бабушка все время вытирала нос. Когда мать подняла голову и увидела Бобеша, она встала, молча подошла к нему и поцеловала в лоб. Бобеш совсем растерялся. Потом она взяла его за руку и подвела к люльке. Бобеш видел, что у Франтишека закрыты глазки, а ротик немножко приоткрыт. Он казался очень бледным и как будто бы чуть потоньше, чем всегда. Лежал он спокойно, без движения.

— Теперь Франтишек хорошо спит, да? — зашептал Бобеш матери в ухо.

— Спит. Спит и никогда уже больше не проснется. Франтишек у нас, Бобеш, умер.

Едва это мать промолвила, Бобеш почувствовал, как в груди у него все сжалось. Его затрясло, и крупные слезы ручьем потекли у него по щекам. А потом он услышал, как мать сквозь слезы, но совершенно другим уже голосом сказала:

— Бедный малыш, — что он только вытерпел! Такой наш маленький воробышек… До последней минутки на маму смотрел. Смотрел и глазками мамочке говорил: ты мне уж, мамочка, не поможешь. Эти его глазки — как они просили! Рот у него, прежде чем глаза навсегда закрылись, двигался. Наверное, мне мой маленький воробышек хотел что-нибудь сказать… Наверное, с нами прощался. Отца уж не увидел. Поводил глазками по комнате, посмотрел минутку на дверь — знал ведь, что оттуда приходит отец, — а потом посмотрел снова на меня, как будто бы спрашивал: где же он? Я сказала ему: «Придет, Франтишек, придет! Придет папа и пожалеет нашего мальчика».