— Да, по стали, — откликнулся профессор. — Ползут и окисляют. А что с самолетом-то? Отчего он упал? Кто-то из ваших ребят его сбил?
— А пузырьки ваши, микрометровые… У них какая толщина стенки?
— Пара тысяч атомных слоев. Плюс-минус по мелочи, разумеется, но это не важно. Главное, чтобы пузырек целиком, вместе с вакуумом внутри, был легче воды. Чтобы плавал. А что? Мощь науки произвела на вас впечатление, мой друг? — улыбнулся профессор. — Вы заинтересовались этим?
— А если ваши наномашинки, ползая по пузырьку, отщипывали от него слой за слоем, пока этих слоев не стало… ну, скажем, двести?
— Тогда… Тогда… О, боже…
Профессор поднял голову.
Небо выглядело странно. Словно в километре или двух над землей раскинулось огромное рыжеватое стекло, в котором призрачно отражалось все, что было внизу.
А внизу, у поверхности порыжевшего льда, воздух стал уже не просто мутным — он стал рыже-блестящим. Мириады неразличимых глазом частиц, заметных только скопом, скользили вверх…
Вверх, где ветер разнесет их куда угодно. По всей земле. К самолетам и зажигалкам, к кораблям и танкам, к машинам, станкам, молоткам, гвоздям и скальпелям… Для этих маленьких неутомимых благодетелей накопилось столько работы.
10. Облагодетельствованные
(58 часов после)
Темнело быстро.
Взмывшая в небо стальная пыль накрыла все зеркальным пологом.
Лед внизу покрылся слоем ржавчины, но еще держался. Лишившись света, наномашинки почти перестали окислять сталь.
— Как вы думаете, профессор, сколько лед еще выдержит? — спросил майор.
— Несколько дней точно… Это, — профессор ткнул пальцем вверх, — будет потихоньку ржаветь и опадать вниз, давая путь свету. Но этот свет будет тут же давать энергию наномашинам, которые будут жрать это, — он кивнул на лед, — и поднимать новую порцию пыли вверх. Это все надолго затянется… А впрочем, какая теперь разница… Это же конец света… И главное, ничего нельзя сделать… В лаборатории, там… Ничего не осталось… Все инструменты… Господи, теперь уже ничего не сделать… — он закрыл лицо руками.
Но майор на него не смотрел и не слушал. Он напряженно думал и разглядывал зажигалку. Превратившуюся в какой-то ржавый огрызок. Надолго ее не хватит…
Как и продуктов на острове.
И кораблей и самолетов ждать теперь не приходится. И не придется еще очень долго.
А через несколько дней стальной лед окончательно превратится в ржавчину и растворится в воде, и океан опять станет океаном…
— Профессор, вы когда-нибудь были в Австралии?
— Я? Нет…
— И я нет. — Майор вздохнул. — А придется.
Ближайшая большая земля, где есть пища и люди.
11. Человек, все прогнозы которого сбываются
(часы не работают, но время все равно уже не имеет значения)
— Господин майор, мы готовы…
— Сейчас.
Майор медленно, маленькими глоточками, докуривал последнюю сигарету. Когда теперь придется еще покурить?
Когда сигарета все же кончилась, и во рту стало горько от тлеющего фильтра, он старательно затушил окурок на гранитных ступенях.
Становилось все темнее, но надпись на памятной плите еще читалась.
Уверен, настанет день, когда наши крошечные благодетели навсегда избавят человека от любого труда.
К. А. Ордынцев
Два года назад, когда с помпой устанавливали эту плиту, надпись имела другой смысл. Но и сейчас она не врала. Чертов пророк!
Вот оно, светлое будущее. Подкралось.
Больше тебе ни танков, ни пушек, ни автоматов. Ни медалей, ни звездочек на погонах. Ничего.
Никакого труда на благо родины. Никакой выслуги лет. Ни-че-го!
Майор глубоко вздохнул. Воздух отдавал металлом и ржавчиной. Вот ты какой, воздух свободы…
Майор развернулся и зашагал к берегу.
Не очень спеша. Прогулка обещала быть долгой.
