Маленькая повесть о большом композиторе, или Джоаккино Россини - [29]

Но ведь это будет. А сейчас-то провал! Нельзя сказать, что Россини переживал свою очередную неудачу бурно. Его жизнерадостный характер не позволял этого. Жизнь есть жизнь. И нельзя опускать руки. А тут еще одна из покровительниц молодого Джоаккино, очаровательная принцесса Бельджойозо, попросила сочинить для нее кантату. Россини не хотелось ничего делать, а тем более писать музыку после неудачных премьер. Да и жанр кантаты никогда не вдохновлял его. Но устоять перед пленительной улыбкой милой просительницы, к тому же всегда деликатно покровительствовавшей молодому композитору, было просто невозможно. И Джоаккино написал кантату «Элье и Ирена». Хотя он и старался, произведение получилось весьма посредственным, как и все его пробы в этом жанре. Но Россини всегда оставался самим собой. И искорки его обаятельного мелодического таланта постоянно сверкают в кантате. В аллегро появляется грациозный мотив с ответом эха. Этот удавшийся опыт Джоаккино потом удачно повторит в трио Розины, Альмавивы и Фигаро в конце II действия «Севильского цирюльника». Удивительно! Что бы ни случалось, но гений Россини не мог оставаться на месте.

Еще не успев опомниться от миланских неудач, композитор спешит в Венецию. Театр «Фениче» заказал ему серьезную оперу. Либреттистом театра был Джузеппе Фоппа. Джоаккино создал с ним уже две оперы – «Счастливый обман» и «Синьор Брускино». Надо сказать, что Россини успел изучить своего соавтора и ничего хорошего от этого посредственного поэта не ждал. Так оно и случилось. Либретто оперы «Сигизмунд» оказалось лишенным не только правдивости и живого чувства, но даже логической связи событий. Такое скверное либретто, да еще два предшествующих провала способны испортить любое солнечное настроение. И вот в таком состоянии Джоаккино приступил к созданию новой партитуры. Ее содержание было насквозь неестественным, поэтому музыка вполне естественно получилась холодной, скучной и монотонной. И в этом есть простая логическая связь, та самая, которой так не хватало в либретто.

В конце ноября Россини начал репетиции своей новой оперы. Он чувствовал, что произведение неудачное. Но каково же было его удивление, когда на репетиции оркестранты зааплодировали ему после проигрывания музыки! А на премьере 26 декабря 1814 года придирчивые венецианцы оказались на редкость корректны. Хотя музыка не понравилась зрителям, зал оставался тихим. Композитор вспоминал впоследствии, что «они охотно выразили бы свое неудовольствие, однако сдержались, сохранили спокойствие и не прерывали музыки, пока она не закончилась». «Я был совершенно растроган этой любезностью», – говорил Россини. В чем же дело? Просто к тому времени молодой маэстро пользовался устойчивой популярностью, обладал таким огромным авторитетом, что ему доверяли и не хотели оскорбить неучтивостью.

Итак, скандального провала не было. За оперу Джоаккино щедро заплатили – 600 австрийских лир. Однако удовлетворения не было. Опять неудача! Уже третья подряд! Такое положение вещей любого оптимиста сделает мрачным. Впрочем, даже в такие грустные минуты остроумие не покидало нашего героя. Как всегда после премьеры, Россини отправил письмо своей матери с отчетом о прошедшем спектакле. И на конверте нарисовал большую круглую бутыль для вина – фиаско! Весельчак воспользовался двойным значением в итальянском языке этого слова – оплетенная бутыль для вина и провал, поражение, чтобы в такой хитрой и забавной форме предупредить о своей неудаче. Друзья старались развлечь, развеять недовольного Джоаккино. Тут как раз подвернулся заказ на ораторию от одного из венецианских театров. Работа несколько отвлекла Россини от грустных мыслей. Но трудно было ожидать от него в этом жанре чего-либо хорошего, да еще в таком настроении. По ряду причин оратория не исполнялась. Может быть, и не жалко?

Но веселый нрав давал себя знать. Россини умел как-то непринужденно отбрасывать то, что прошло. Он весь был устремлен вперед. Это завидное качество помогало ему жить. Еще в Болонье у него оставались верные друзья и единомышленники. Джоаккино подолгу с ними не виделся, но никогда не забывал своих любимых буффонов и ценил их мнение. В письме либреттисту Привидали от 15 мая 1815 года он писал: «Что делают Перуккини, Анчилло, Буратти, Маруцци, Арнольди, Суарди, Страолино, Капелло, Топетти, Строти, Пападополи? Говорят ли обо мне? Помнят ли эти высочайшие буффоны меня?» Нет, теперь в Болонью! Ведь там и любимые родители, и столько духовно близких людей. Вот уж с кем всегда есть чем поделиться, о чем поспорить, над чем посмеяться. Россини смолоду был остер на язык. Задорные шутки и язвительные эпиграммы так и сыпались из уст этого весельчака. А его манера разговаривать была оригинальна: он любил пересыпать свою речь словами на разных диалектах, например на тосканском или на родном пезарском. Общительность молодого Джоаккино была просто удивительна, а внешнее и внутреннее обаяние вкупе с неиссякаемым юмором делали его приятнейшим собеседником. Друзья любили и ценили своего Джоаккино.

В то время почти вся Италия была уже под властью австрийцев. И только Мюрат, король Неаполитанский, не хотел сдаваться. Выдвинув демагогический лозунг борьбы за единую Италию, он быстро привлек на свою сторону доверчивых итальянских патриотов. И вот в его руках уже Рим, Тоскана, Модена. Наконец пришел легендарный наполеоновский маршал и в Болонью, где его встретили бурными восторгами. Как раз тогда и Россини приехал в родной город. И сразу оказался в гуще патриотических восторгов своих друзей. От отца, «истинного гражданина Виваццы», молодой человек унаследовал горячие демократические убеждения и патриотические приверженности. А где ярче, чем в музыке, он мог их выразить? И вот болонские патриоты Пеллегрино Росси и Алессандро Мандзони попросили Россини написать к торжественному вступлению Мюрата в их город народный гимн. Кстати, интересно, что Алессандро Мандзони станет впоследствии провозвестником идей Рисорджименто (Возрождения) в романтической итальянской литературе. Тогда он еще только начинал свою политическую и литературную деятельность. Россини с радостью согласился на это предложение. Так появился «Гимн независимости», исполненный в дни пребывания французского маршала в Болонье под управлением автора в театре «Контавалли». «В этом «Гимне» есть слово «независимость», которое хоть и малопоэтично, – объяснял позже Россини, – но, пропетое моим благозвучным голосом того времени и подхваченное народом, хором и т. д., вызвало живой энтузиазм». Однако подобным патриотическим выступлениям не суждено было продолжаться долго. 5 апреля в Болонью вступил Мюрат, а 16 апреля того же 1815 года там были уже австрийцы, которые положили конец демократическим надеждам болонцев. Генерал Стефанини сразу начал преследовать патриотов. Конечно, в черные списки попал и автор нашумевшего гимна. Арестован Джоаккино не был, к тому же он тогда согласно следующему контракту уехал из города. И все-таки негласный надзор за беспокойной знаменитостью установили, и длился он долгие годы. А теперь впереди был Неаполь…