Мальчуган - [21]

Когда я приехал сюда, он первым делом угостил меня водой со льдом. Но от такого двуличного человека даже стакан холодной воды принять и то позор. Я выпил только стакан, значит это стоило ему всего одну сэну и пять рин [28]. Однако чувствовать себя в долгу у такого проходимца хоть на одну сэну, хоть на пять рин – значит до конца жизни мучить себя. Завтра, как приду в школу, верну ему эти деньги. Когда-то я взял у Киё три иены. С тех пор прошло пять лет, а я и сейчас все еще не вернул ей эти три иены. Не то, чтобы я не мог отдать, но так просто не отдал. Киё, конечно, и не ждала, что я скоро верну долг, и вообще она нисколько не рассчитывала на мой кошелек. А я отнюдь не чувствовал себя должником, как в том случае, если б одолжил деньги у чужого человека. Беспокоиться об этом долге было бы равносильно тому, что я сомневаюсь в душевных качествах Киё, в ее прекрасной душе. Я не вернул этих денег, но это совсем не значит, что я отношусь к Киё с презрением, – нет, просто я считаю ее своим человеком. Разумеется, невозможно сравнивать Киё и «Дикообраза», но все равно, раз молча принимаешь от другого какое-нибудь одолжение, будь это лимонад или вода со льдом, – значит, ты считаешь его за порядочного человека и сам по-дружески к нему расположен. Одно дело, когда можно заплатить, что причитается с тебя, и на том все кончить, и другое – признательность, которую хранишь в душе, – она дороже, ее за деньги не купить! Я простой человек, без чинов и званий, но вполне самостоятельный и ни от кого не завишу. А если независимый человек склоняет перед кем-нибудь голову, то такая благодарность должна цениться дороже, чем миллион.

Я заставил «Дикообраза» потратить на меня одну сэну и пять рин, при этом своей признательностью, хранимой в душе, я сделал ему ответный подарок, дороже всяких денег. Так что «Дикообраз» должен быть мне благодарен. А он исподтишка делает подлости, – следователь-но, он последний негодяй. Завтра же, как приду, отдам ему эти деньги – и все, мы с ним квиты! Тогда можно будет и ссору затеять.

Пока я мысленно дошел до этого места, мне захотелось спать, и я крепко уснул. На следующий день я пришел в школу раньше обычного, так как мне нужно было еще кое-что обдумать, и стал дожидаться там «Дикооб-раза». Но его все не было и не было. Пришел «Тыква». Пришел и преподаватель классической китайской литературы. Пришел Нода. Наконец, пришел «Красная рубашка», а «Дикообраза» все еще не было. Я думал: «Вот как только войду в учительскую, сразу же и отдам», – поэтому, еще выходя из дому, зажал в кулаке (вроде как плату за ванну) одну сэну и пять рин, да так до самой школы и нес их. У меня вспотела ладонь, и когда я разжал руку, монетки были мокрыми. Вернешь ему эти потные деньги, а он, поди, еще что-нибудь окажет, подумал я и, положив на стол деньги, подул на них, а потом снова зажал в кулаке.

Тут подошел «Красная рубашка».

– Добрый день, – сказал он. – Ну как? Наверно, устал вчера?

– Да нет, не устал, только проголодался. «Красная рубашка» облокотился о стол «Дикообраза»

и приблизил вплотную к моему лицу свою физиономию так, что я даже подумал: «Чего это он?…»

– То, что я тебе говорил тогда, в лодке на обратном пути, держи в полном секрете! – сказал «Красная рубашка». – Ты ведь никому еще об этом не рассказывал?

Даже его бабий голос выдавал, что он встревожен. Конечно, я никому еще не рассказывал, но как раз теперь собирался об этом поговорить и деньги приготовил, уже в кулаке их держал, и его запрещение ставило меня в тупик. «Красная рубашка» – это «Красная рубашка»! Имени «Дикообраза» он прямо не называл, но по его намекам легко было догадаться, кого он имел в виду, – вот теперь и боится, что его намеки разгадали. Уж такой безответственности нельзя было ожидать от старшего преподавателя! По существу говоря, когда началось бы мое сражение с «Дикообразом», ему следовало бы в самый разгар перепалки вмешаться в спор и открыто стать на мою сторону.Когда я сказал, что пока еще никому ничего не говорил, но что как раз теперь собираюсь потолковать с «Ди-кообразом», старший преподаватель в большом замешательстве забормотал:

– Ну к чему тебе делать такую нелепость?… Не помню, чтоб я насчет Хотта говорил что-нибудь такое определенное… и если ты устроишь скандал, то мне будет крайне неудобно. Неужели ты пришел в школу шум поднимать?

Это был прямо-таки бессмысленный вопрос, и я только заметил:

– И жалованье получать и шум поднимать – разумеется, для школы это неприятно.

Но тут «Красная рубашка», вытирая пот с лица, просительно сказал:

– Знаешь, пусть вчерашний разговор останется только для твоего сведения, и никому, смотри, не проговорись!

Раз уж он меня так попросил, то я пообещал:

– Хорошо, мне и самому-то не очень хотелось; а если это к тому же поставит вас в неловкое положение, – ладно, не буду говорить.

– Ну, а ты не беспокойся, все будет в порядке, – уверял он меня.

Трудно даже представить себе, до чего он во всем был похож на женщину! Если все кандидаты словесности такие, как он, значит всем им грош цена. Совершенно спокойно обращается с такой бестолковой и лишенной всякой логики просьбой! Причем мне он не доверяет. И такой человек думает, что он мужчина!