Мальчий бунт - [7]

— Ишь, разоспался, лодырь, — не дозовешься, вставай, беги за кипятком.

И Шпрынка слышит обычный скребущий стук по доскам палатей: это мать старается достать снизу ноги Шпрынки кочергой. В роде этого, она кочергой шарит меж стеной и сундуком, пугая мышь, когда та скребется и грызет там и уж очень надоест. Шпрынка подбирает ноги — свернулся в комочек мышью, но кочерга тянется, достала, зацепила, тащит:

— Вставай, поросенок. У меня тесто уходит.

— Вон оно что! У Щербаковых пироги — ну и у нас тоже — не задавайтесь больно… Неужто утро? Утро, светло.

Шпрынка скатился с полатей, нахлобучил шапку, схватил чайник свой и Щербакова и побежал к кубу за кипятком. Смотрит, а в коридоре у стены на корточках вряд сидят Батан, Мордан, Приклей, Вальян, — пришли уж?!

— Тебя дожидаем.

— Чего вы ни свет, ни заря. Еще «вкобедне» не звонили… Я только встал.

— Ну? Здоров же ты спать. А народ-то к вам когда сберется?

— После Ердани. Что, братцы, мне ночью «студент» рассказывал… И ах!

— Ну?

— Всю ночь мы с ним про бунты говорили. Придется нам посматривать и как фискалов увидали — по шапке раз!..

Вдруг шапка слетела с головы Шпрынки. Он копнул носом от подзатыльника:

— Ты зачем пошел, а? — грозно прикрикнула мать, — за кипятком пошел? И уж товарищей нашел?

Шпрынка подхватил шапку и, гремя чайниками, побежал по коридору.

— Братцы! Я сейчас!..

— Ладно! Мы вкобедню что ли пойдем пока что… В церкве погреемся.

Шпрынка нацедил из крана куба воду, семеня ногами, изгибаясь под тяжестью двух огромных чайников, побежал назад. Из носиков обоих чайников, вместе с паром — это надо уметь! — чуть поплескивал кипяток, выписывая вавилоны по снегу.

— Принес.

Сели с отцом чай пить на сундуке. А напротив на сундуке же — Щербаков с племянницей. Столы заняты — бабы стряпают, мужей корят и меж собой перекоряются.

— До обедень чай пьют! Безбожники. На Ердань-то хотя бы сходили!

— Пускай сходят, хоть вонь пронести…

Шпрынке кажется после сна, что камера, где они живут со Щербаковыми, разделена вся вдоль зеркалом и то, что стоит вдоль стены у Щербаковых, только отражение того, что поставлено вдоль стены у Поштенновых: там иконы — здесь иконы, там лампадка — здесь лампадка, там стол и тут стол, сундук — сундук, кровать — кровать. Чайник — чайник. Стряпают — стряпают. Ругаются — ругаются. Тут Дарья — там Марья. Тут папанька — там Анисимыч. Только серебряных карманных часов у Анисимыча нет: «Это мне приснилось. Где ему, арестанту!». Тут я — там Танька. Ну, это не похоже. А, може, это зеркало кривое да темное.

Щербакова и Поштеннова враз подняли противни с пирогами, в кухню понесли и из двери разом вышли: Шпрынка с Танюшкой оба, каждый со своей стороны кинулись отворять дверь и распахнули обе половинки. В камере потише и полегче стало.

Шпрынка схлебывает с блюдечка чай и, глядя на Таню, говорит как бы на себя в зеркало глядя:

— У нас нынче один пирог будет?

— У вас один, да у нас один.

— А всего сколько?

— Два.

— У вас с чем?

— С ливером.

— А у нас с гольем.

— Это все одно.

4. Зеркало разбилось

Шпрынка никак не может отделаться от мысли о зеркале.

— Вот если двинуть ваш стол да наш к середке — и будет один стол… И пирог один…

— Хо-хо-хо! — засмеялся Щербаков: — парень что выдумал…

— Правильно! — согласился Поштеннов… — Давай, Петра, сделаем так, пока баб нет… Народу к тебе придет много.

— Хо-хо!.. И ты гостем будешь. Ты ко мне, я к тебе.

Щербаков с Поштенновым взялись каждый за свой стол, гремя посудой, сдвинули их на середку и накрыли одной камчатной, в синюю шашечку, скатертью.

Щербаков вынул из сундука четверть вина и поставил ее посреди, как раз там, где столы сомкнулись.

— Батюшки, какой стол у нас большой! — всплеснула ручками Танюшка.

— Идем, идем скорей, ребята, на Ердань, — зашептал, носясь на дверь, Щербаков, — идем, пока бабы над пирогами дежурят. Хо-хо-хо!..

Все спешкой облачились и вчетвером ушли.

Вернулись через час, румяные и веселые от мороза и январского ласкового солнца…

Столы опять расставлены по своим местам. У Щербаковых на столе пирог и у Поштенновых пирог. У Щербаковых с ливером (питерские!), у Поштенновых с гольем (Москва-деревня).

А Марья сидит против Дарьи — обе в гарусных платьях, на плечах — шаль… Молчат, поджавши губы, и глядят друг на дружку словно в зеркало глядятся.

— А четверть где? — испуганно спросил Щербаков… — Гляди, голова, бабы наш стол пополам сломали.

— И пирог пополам сломался, — подхватил Шпрынка.

— Ах, бабы-бабы! А еще ткачихи. Тоже — «общее дело». Хо-хо-хо!

— Сдвигай столы, что есть в печи — на стол мечи! — закричал вдруг кто-то в дверях так громко, что обе ткачихи вскочили. И от этого звонкого крику, словно стекло разбилось, — и нет в комнате зеркала больше. Шпрынка завопил:

— Ура! Васька пришел!.. Здравствуй, Вася, с праздником.

Вошедший скинул шапку, и из-под нее рассыпались черные кудри.

— Марьюшка-Дарьюшка, дорогие хозяюшки, с праздником. Ах, какие вы нынче обе нарядные да пригожие. Да которая из вас будет краше?!

— Да которая Дарья, которая Марья — ты разгляди, — засмеялся Поштеннов: — мы что-то тут перепутались…

Васька шутливо обнимал, заглядывая в лица хозяек:

— Это Марьюшка.