Мальчий бунт - [18]

— Настенька! Иди сейчас же домой: ноне праздник…

Один из зуевских сплюнул, бросил на паркет окурок, растоптал и крикнул:

— Ну, бабы! Будет. Наговорились. Надо дело делать.

Он ловко выдернул из-под фигуры деревянный треножник. Гипс с грохотом упал; Мордан в это мгновенье смотрел на белый лик фигуры. Юноша тихо и нежно улыбался… И тут же на полу рассыпался в бесформенную кучу камня. Оборванец сунул треножник в зеркальное стекло окна — оно со звоном расселось, и подставка, пробив и летнее стекло, исчезла за окном.

Приклей схватил обломок гипса и хотел его пустить туда, откуда раньше был ему пущен в нос ком жеваной бумаги. Мордан схватил Приклея за руку, кто-то подставил Мордану ножку. Он упал, вскочил и увидал, что под градом камней ученики и ученицы с криком и плачем скачут через парты и бегут из класса. Комья гипса рассыпаются в мутную пыль, ударяясь о стены. Звенят оконницы.

«Коты» с хохотом кувыркнули кафедру. Севцов хотел бежать. Но первый зачинщик схватил его за галстух, повязанный бантом на шее, и рванул. Севцов упал. Мордану подкатило под сердце. Он схватился за карман — и вместо ножа нащупал циркуль. Выхватил его и закричал «коту», который хотел ударить Севцова сапогом в живот:

— Не тронь!

— Нож! Нож!

— А, ты ножом?!

От удара кулаком в зубы, Мордан опрокинулся. Что-то больно, тупо ударило в живот. Мордан услышал голос Приклея:

— Не бей его! Это наш… Стой, говорю: не бей…

В глазах у Мордана сверкнул как бы огонек набегающего паровоза, ширясь огонь с грохотом набегал, кружась и рассыпая искры… Боли больше не было.

2. Огненное колесо

Огонь кружился, рассыпая искры, все тише и тише. Вдруг, вместо света, Мордан услышал несколько хлопков. Колесо погасло. Разостлался дым. Темно. Мальчишки радостно вопят: «Ура!» — «Ага! Это хозяин именинник: Тимофей Саввич! В хозяйском саду фиверки пускают… Значит третий май. Соловьиный день. Сегодня соловьи запевают…».

Мордан прислушивается, и ему кажется, что он слышит шопот листьев и запах черемухи. Мордан жадно дышит, и опять начинает медленно кружиться огненное колесо.

— Нет, лучше не надо, — шепчет Мордан и слышит под собою два голоса: женский и мужской:

— Дыши, дыши. Очнулся. Этот будет жив.

— Где это его?

— В школе. Это, должно быть, ученик. Принесли с циркулем в руке: сжал мертвой хваткой. Вон на столе лежит. Должно быть, защищался… Повидимому, его ударили ногой против сердца. Смотрите, какой кровоподтек…

— А тот? Гармонист?

— Кончается…

Мордан чувствует, что у него изо рта вынимают что-то вроде соски…

— Через час, — приказывает мужской голос, — дайте ему еще дохнуть кислородом.

— Слушаю, Иван Петрович…

Мордану хочется открыть глаза, чтобы понять, где он, но выжидает. Слышны шаги. Голоса смолкли.

Мордан открыл глаза. Белые стены и белый потолок. Койки. Около коек столики. Трепещет золотая с голубым бабочка газового рожка:

— Это я в больнице… Надо дра́ла. Голову зачем-то завязали.

Мордан пытается подняться: в ушах зашумело, в бок кольнуло, как ножом. Огненное колесо издали встает угрозой и начинает медленно вращаться… Сев на постель, мальчик выжидает; когда колесо остановилось и пропало, осматривается: на спинке кровати висит еще не убранная его одежда. На соседней койке навзничь лежит Ваня-Оборваня, оскалив зубы с приоткрытыми глазами. Рядом с ним на столике гармонь. Мальчик, забыв про колесо, поспешно одевается; обулся; подумал — и сунул в карман циркуль и, приоткрыв дверь, выглянул: коридор пустой. Мордан прокрался к выходу на двор. Испугался — когда визгнула блоком дверь. Охваченный на дворе ядреным холодом, — изумился, что над Никольским стоит ночь. Синие звезды в темном ясном небе — как льдистые снежинки в крепкий февральский день с чистого неба. Никто не приметил, что Мордан ушел из больницы. Улицы были тихи. Вдали скрипят шаги. Мордан притаился за деревом. Мимо, посреди улицы прошел патруль солдат; на винтовках — штыки. Солдаты повернули на Главную, а мальчик побежал сначала к переезду — но, увидав, что там ходит солдат с винтовкой на плече, решил вместо мальчьей артели — в казарму к Шпрынке… На улицах лишь кое-где горели фонари. Корпуса Саввы Морозова стоят темные, — а окна Викулы Морозова светились… На морозе Мордан забыл про боль и огненное колесо и бойко взбежал по ступеням лестницы в казарме, но как только открыл дверь в комнату Поштенновых, так потерял силы и едва не упал. В комнате было шумно от говора и жарко от дыхания: людей набилось пропасть. Меж кроватей даже стоял народ, плотным строем спин закупорив проход.

— О! — ты воскрес? А Приклей сказывал, тебя убили, — радостно встретил Мордана Шпрынка, спрыгнув с полатей. — Я в больницу два раза бегал — да гонят — пронырнуть хотел, по шапке дали. Кто тебя? Погодь, мы отплатим!.. Уж Танюшка по тебе плакала!

— Не знаю кто. В душу меня били. Очухался — гляжу — в больнице — ну, я в бежку.

— У нас тут дела! Губернатор приехал. Полк солдат пригнали. Еще казаков полк везут. Надо быть, завтра сражение пойдет. Танюшку Анисимыч в Ликино к дяде Григорию от греха отправил. Мужики теперь к Анисимычу все прильнули, собрались: «что делать?». Лезем на полати, послушаем…