Мальчишки в бескозырках - [23]

Как-то раз, на что-то обозлившись, я решил им «отомстить». Закрыл сверху землянки трубу топящейся печки ведром, а дверь подпер палкой. Дым из печки пошел внутрь землянки, девчата стали задыхаться от дыма. Хотели открыть дверь — не тут-то было. Слышу, Вера кричит:

— Открой дверь, дрянной мальчишка! Если не откроешь, все уши оборву!

Я думал, что они позвонят кому-нибудь из связистов и те отопрут дверь. Не знал я, что связь с землянкой односторонняя. Капитан Жданович, чтобы девушки не могли названивать своим друзьям, поставил им телефон без внешнего вызова.

Выждав немного и не видя, чтобы кто-нибудь пришел девушкам на помощь, я открыл дверь. Девчата, отдышавшись, устроили мне хорошую трепку, и я позорно от них бежал. Некоторое время я не только не бывал у них в гостях, а боялся даже попадаться девушкам на глаза. Но вскоре они меня простили. Не было, как говорят, счастья, да несчастье помогло. Моя «шутка» сослужила девчатам неожиданно хорошую службу: после этого случая Жданович установил в землянке двухстороннюю связь, и девушки могли общаться с «внешним миром».

…По пути я сказал Вере, что в школу идти не хочу, не до учебы сейчас. Война, мол. Но мое упрямство не размягчило Кулемекову.

Приехали в школу на Пороховые. Там сказали, дескать, необходимо принести какой-нибудь документ, подтверждающий, что перед войной я окончил три класса. Ни с чем вернулись мы в полк. Кулемекова доложила Ждановичу, что нужно ехать в город к моей матери за довоенным школьным табелем. К моей радости, Веру и меня отпустили в город.

И вновь, уже с табелем, Кулемекова повезла меня в школу.

Спустя сорок лет Вера Николаевна написала мне, что с улыбкой вспоминает, как водила меня записывать в школу. В одном из писем она сообщила, что своих детей, в отличие от меня, она водила в школу, держа их не за руку, а за запястье большим и указательным пальцами. И когда они упирались, она рассказывала, как весной 1943 года водила сына полка Витю Иванова в школу.

Меня зачислили в четвертый класс и предупредили, что до конца учебного года осталось всего несколько месяцев, и если я буду плохо учиться, то в пятый класс меня не переведут. К занятиям велели приступить на следующий день.

Назавтра Холодный на мотоцикле отвез меня на Пороховые. Конечно, тяжело было и учиться, и служить. Но приказ есть приказ. Стал учиться. Причем неплохо.

Но вот из школы на меня поступила жалоба. Холодный вспоминает об этом так: «Приехал я в школу, а мне говорят: «Не знаем, что делать с вашим Ивановым. Ребята перестали заниматься. Для них авторитет только Витя. Вместо занятий водит ребят в атаку, заставляет окапываться, заниматься строевой подготовкой».

Что было, то было. Я считал, что для мальчишек военной поры главное — овладеть военным делом.

В полку меня пропесочили, и я дал слово, что буду вести себя тихо.

Еще в госпитале я узнал о введении в Советской Армии и Военно-Морском Флоте погон. Но прошло несколько месяцев, а я их так ни у кого и не видел. И только в марте 1943 года увидел погоны на плечах нашего командира полка подполковника Кононова. И хотя погоны были полевые, защитного цвета, а не парадные — золотые, они произвели на меня впечатление. Я стал ждать, когда же их выдадут и мне. Но все оказалось не так просто. Выяснилось, что мне погоны нужно шить специально, так как обычные мне были и широки, и длинны. К тому же нужна была другая гимнастерка — со стоячим воротником.

И вот наступил торжественный день, когда командир нашего взвода младший лейтенант Холодный вручил нам погоны. Я тоже получил перед строем свои маленькие аккуратно сшитые погоны: зелененькие, с голубым кантом, с одной красной поперечной лычкой и с летной эмблемой. Не беда, что гимнастерку нового образца не успели для меня сшить. С помощью Майи Степиной я прикрепил погоны к старой гимнастерке, споров с нее петлицы. В тот же день я умудрился сфотографироваться. Фотография сохранилась и по сей день. С пожелтевшей карточки смотрит на меня мальчик с погонами, нелепо свисающими с плеч, остриженный под ноль. Я ли это?

На следующий день, придя в школу, я произвел там настоящий фурор. Уж во всяком случае, один урок был сорван, ибо каждый из сорока одноклассников считал своим долгом потрогать мои новенькие погоны.

Весной в школе произошло ЧП. На перемене один из учеников загнал боевой патрон от пистолета «ТТ» в металлическую ручку-вставочку и стал стучать по капсюлю гвоздем. Раздался выстрел, вылетевшая из ручки пуля попала в ученика девятого класса и убила его наповал. Погибший был сыном нашего нового начальника штаба. Все были потрясены нелепой смертью. Похоронили мальчика на кладбище недалеко от станции Ржевка.

В один из летних дней Петр Поликарпович Заостровцев построил нас и объявил, что получен приказ протянуть телефонную линию в штаб армии. Работа предстояла большая. Нужно было тянуть провод и по лесу, и по полям, и по болоту. Кое-где мы использовали уцелевшие столбы, а чаще устанавливали опоры заново. Солнце пекло. Мы работали по пояс голыми. Провод был толстый, медный. Сначала его нужно было разнести между столбами, затем закрепить наверху на роликах, натянуть. За день приходилось подниматься и спускаться на «кошках» по нескольку десятков раз. К тому же в первый же день мы сожгли на солнце спины. Одолевали комары. Отдыхали тут же возле столбов. Когда линия пересекала совхозные поля, то ели сочный турнепс. До войны я даже не подозревал, что существует такой вид репы, довольно сладкой на вкус.