Мальчишки из Нахаловки - [36]

— Как же ты будешь играть на рояле, ведь руки сейчас поколешь.

— Ну и пусть, — задорно дернув носиком, ответила Соня.

Потом спросила:

— Хочешь, я тебе сегодня полонез Огинского сыграю? Ой!

— Ты что?

— Трава колючая.

— Я ж тебе говорил. Бери пониже, тогда не так колко.

— Знаешь, я лучше вот эту траву буду дергать, она мягкая.

— Да ведь это картошка!

— Не ври, картошка не такая, картошка круглая.

— Ну и дуреха же ты.

— Я дуреха? Ну и рви траву сам, а я с тобой не буду больше разговаривать.

Соня дернула плечиками и быстро пошла с поля.

Максиму стало не по себе. Он хотел побежать за ней, сказать, что никак не хотел ее обидеть, но увидел, как на него со всех сторон смотрят ребята, и остался на месте. А Соня села на лошадь и тихо поехала на усадьбу. Максим уткнулся в землю и с ожесточением стал дергать траву. Он не чувствовал ни уколов осота, ни палящего солнца и не заметил, как ушел далеко вперед от ребят. К нему подошел коренастый паренек, которого звали Ванчей.

— Ты чего это больно стараешься? — спросил он. — Подлизываешься к хозяевам? С Сонечкой вон заигрываешь.

— Я?!

Максим задохнулся от обиды и злости.

А Ванча продолжал:

— Работай наравне со всеми, а то ребята устроят тебе темную.

Максим молча повернулся в обратную сторону и начал полоть навстречу Володьке. В это время тетя Марфуша что-то сказала Ванче, ушла вперед и улеглась под кустом.

— Чего это она? — спросил Газис.

— Ой, ребятки, — запричитал Ванча голосом тети Марфуши, — поясницу разломило. Ревматик проклятый. Я полежу капельку, а вы уж мою полоску прогоните.

— Дрыхнуть пошла, а мы за нее должны работать, — сказал кто-то из мальчишек.

— Помалкивай. Нам без нее еще лучше.

И действительно, без тети Марфуши работа пошла кое-как. Ребята переговаривались, бросались травой.

Темп был такой, что даже Володька не отставал. Так прошло около часу. Вдалеке из-за усадьбы показалась лошадь, впряженная в шарабан.

— Хозяйка едет! — крикнул Ванча и, пригнувшись, побежал к кусту, где спала тетя Марфуша. Он чуть тронул ее за плечо, она мгновенно вскочила и довольно прытко (куда девался «ревматик проклятый») побежала к ребятам.

Сразу же склонилась над рядком и как ни в чем не бывало принялась работать.

Лошадь остановилась возле работающих. Максим оглянулся и увидел в сверкающем черным лаком шарабане Гусачиху. Рядом с ней сидела красивая женщина. В вытянутых, одетых в длинные перчатки руках она держала ременные вожжи. Максим догадался, что это и есть Сонина мать.

Гусачиха сошла с шарабана и, обходя прополотое поле, ворчала:

— Плохо смотришь, Марфа, за ребятами. Разве так работают? Солнце уж вон как высоко, а вы почти ничего не сделали. Деньги вам платим, кормим.

— Марья Дмитриевна, а кормите вы плохо. Утром мы не наелись. Дали нам супа столько, сколько и вчера. А вчера было десять человек, а нынче тринадцать.

Это Володька. И дернуло же его ввязаться. Гусачиха покраснела и какой-то момент вглядывалась в Володьку. Потом увидела рядом Максима и закричала:

— Господи, да тут вся нахаловская банда! Ну работничков набрал Петр Петрович. Говоришь, плохо кормим? Да вы дома куска хлеба досыта не едите, а тут мясным кормим, и им все мало.

Должно быть, эта тирада немного разрядила ее злость, и она уже спокойнее сказала:

— Ну вот что, даю вам урок: до обеда пройдете поле до конца. Сделаете раньше, пойдете купаться. — Гусачиха села в шарабан и укатила.

Перспектива искупаться перед обедом увлекла ребят. Теперь уже не слышно было ни разговоров, ни шуток. Над полем только виднелись согнутые спины, да клубки пыли легко разлетались по картофельной ботве, Максим и Газис помогали Володьке, и они дружной тройкой вышли вперед. Их обгонял только Ванча.

Но вот «урок» закончен. И тут откуда ни возьмись управляющий.

— Вы куда это собрались? — крикнул он.

— Купаться, — ответил Ванча.

— Да вы что, работать сюда приехали или купаться?

— Так нам хозяйка урок дала.

— Какой такой урок? Тут на час работы было, а вы урок. Давайте-ка поработайте. До обеда еще далеко. А не то я за купанье с вас вычту.

И уехал. Вот те и урок, вот те и купанье. Надула, выходит, хозяйка. Дружного подъема, с которым только что они работали, как не бывало.

Наконец привезли обед. За обедом Газис подтолкнул локтем Максима и шепнул:

— Посмотри на Володьку.

С Володькой творилось что-то неладное. Его лицо пылало. Полузакрытые глаза были красные и безучастно смотрели в одну точку. Он вяло жевал, и видно было, что есть ему не хочется.

— Сгорел, — тихо сказал Газис, — после обеда ему не надо работать, а то захворает.

Когда кончился обед, тетя Марфуша легла спать, слободские ребята ушли купаться, а Максим и Газис остались с Володькой. Ему было совсем худо. Друзья нарвали травы, расстелили ее в тенечке под кустом и уложили Володьку. Он жаловался, что у него горят плечи и спина, что ему больно пошевелиться. Притихшие ребята сидели вокруг и не знали, чем помочь другу. Проснулась тетя Марфуша и запричитала:

— Ой, господи, никак долго проспала. Ну-ка ты, — ткнула она пальцем в Максима, — сбегай скореичка за ребятами. Работать надо. Не дай бог Петр Петрович заглянет.

Пришли ребята и цепочкой потянулись на поле.