Мальчик с Антильских островов - [52]

До чего же я стеснялся первое время называть женским именем такого сильного, мужественного парня! Но потом я стал находить, что, наоборот, это имя страшно ему подходит; пожалуй, оно заключает в себе столько вызова, темперамента и непосредственности, что совсем не годится для женщины.

Во время наших бесед Кармен постепенно поведал мне историю своей жизни.

Все мальчики, родившиеся до него у его матери, умирали или при рождении, или в раннем возрасте. А девочки оставались в живых.

— Моей матери не везло с мальчиками, — сказал он. — Поэтому не успел я родиться, как отец поспешил замаскировать меня женским именем, первым, какое пришло ему в голову, — Кармен. Страшный хитрец мой папаша. Благодаря его уловке я здо́рово укоренился в жизни. Чего я только не вынес!..

Кармен родился на плантации.

Все, что он рассказывал о своем детстве, было до такой степени похоже на Петиморн, что мне казалось, что он мог бы быть товарищем моих игр двенадцать лет назад.

Но Кармен не пошел в обход, как я. Он пошел по пути, естественному для всех, родившихся на Негритянской улице. Он не приводил подробностей, но в ходе наших разговоров мне стало ясно, как протекли первые двадцать лет его жизни на плантации.

— Смотри, — говорил он мне, отворачивая ворот рубашки. — Видишь этот шрам на затылке? Похоже на след от ошейника? Так вот, это первое воспоминание моего детства.

Папа, мама и пять старших сестер — все отправились на работу. Две младшие сестры клали меня на подстилку на полу хижины, закрывали дверь и уходили играть с другими детьми.

Однажды мне захотелось пить; я плакал, кричал и пополз на свет, который проглядывал из-под двери. Дверь снизу прогнила от сырости, и в ней было отверстие; я сунул в него голову. Но не смог протиснуться ни вперед, ни назад — застрял.

Я кричал изо всех сил. Но сестры были слишком далеко.

Не знаю, сколько времени я так пролежал. Родители, вернувшись, нашли меня с почти перерезанной шеей. Не так-то легко было вытащить меня из-под двери. Я-то ничего не помню: я слышал об этом от матери. И запомнил на всю жизнь.

Кармен часто рассказывал мне про этот случай, и каждый раз по-разному: то с возмущением, то с сарказмом, то с гордостью.

В другой раз, когда у нас разговор зашел о быках, Кармен сказал мне:

— Ты знаешь, когда мне было лет семь, бык наступил мне на спину. В те времена я был «головой рубашки». То есть носил вместо рубашки джутовый мешок с прорезями для головы, рук и ног и водил под уздцы головного быка повозки. Однажды после сильного дождя ноги рабочих, копыта животных и колеса повозок превратили дорогу в настоящее месиво. На каждом шагу — плюх! — я тонул по колено. Возчик осыпал меня проклятиями и угрозами. Я изнемогал… Представляешь себе: идти много часов подряд по липкой земле, в которой ноги вязнут так, что их и не вытащишь? «Пошевеливайся, лентяй! — кричал мне возчик. — Или я тебя огрею хлыстом по заду. Я не хочу, чтобы меня наказал надсмотрщик за то, что ты болтаешься у быков под ногами!» Ноги не держали меня, сердце разрывалось от страха, я споткнулся и упал…

Возчик сам вытащил меня из грязи. Он соскочил с повозки, когда первый бык наступил на меня. Удивительно, как он не сломал мне хребет!

Потом Кармен был погонщиком мулов и долго пролежал в больнице после одного падения, когда сломал себе ключицу.

После этого он пошел на военную службу.

Ах, это тоже было нелегкое испытание!

А отбыв военную службу, он остался в Фор-де-Франсе, где ему очень понравилось.

Впадая в меланхолию, он предавался воспоминаниям о ночах, когда на плантациях зажигали костры и били в тамтамы.

Когда он был в хорошем настроении, он смеялся надо всем, даже над самим собой.

Иногда Кармен входил, насвистывая, и, не говоря ни слова, подсаживался к столу и начинал барабанить по нему пальцами.

Это были ритмы плантации, по большей части знакомые мне. Но, когда он переставал свистеть и начинал петь, слова песен оказывались новыми для меня. Негры с плантаций так торопятся сочинять мелодии и распространять их, что не заботятся о словах, приспосабливая мотив к какому-нибудь местному происшествию. Кармен насвистывал, колотил по столу, потом начинал петь с таким чувством, с таким вдохновением, что я слушал его как зачарованный.

Неожиданно Кармен обрывал мелодию, вскакивал и говорил мне:

— Ну хорошо! Я пошел спать.

— Уже?

— Да, старина, я сегодня ездил весь день без остановки. А потом, жарко. — И он, зевая, протягивал мне руку и говорил: — До завтра.

Часто, прервав пение, Кармен вдруг спрашивал меня:

— Ну хорошо, Жо, что слышно?

И тут же сам принимался рассказывать. Каждый приход Кармена обогащал меня новыми подробностями, из которых складывалось мало-помалу мое представление об Аллее Дидье.

По крайней мере, я понял, что на ней живут самые богатые и влиятельные белые в стране, потомки белых колонизаторов, — и в то же время самые зловредные. Их обслуживают негры — единственные жители улицы, с которыми я соприкасаюсь, хотя и не участвую в их жизни. Эти негры свято верят в превосходство своих белых хозяев, в их непогрешимость и могущество.

Я узнал имена всех владельцев вилл и названия контор и торговых домов, куда они отправляются каждое утро на машинах.