Мальчик с Антильских островов - [39]
Нам всем дозарезу понадобились деньги, как когда-то на Негритянской улице, потому что в субботу надо было обеспечить себе необходимую сумму — пятнадцать — двадцать су — для двух-трех поездок на карусели. В этом году из-за моего первого причастия я не мог рассчитывать на щедрость мамы Тины. Я был в худшем положении, чем мои товарищи, — у меня не было ни старшего брата, ни дяди, ни тети, ни крестной, ни крестного, которые могли бы мне помочь. Но, поскольку я был услужлив, я рассчитывал на вознаграждение, уже обещанное мне некоторыми добрыми людьми.
Мои товарищи, вроде Мишеля-Пузыря и Рафаэля, хвастались, что им удалось кое-что скопить: они иногда ловили и продавали раков и земляных крабов. Я ничего не копил. Я тратил свои су на макароны, пирожки и конфеты. Кроме того, у меня была слабость к школьным принадлежностям. Я любил красивые тетради и переписывал в них стихи и песни, которые мы разучивали в классе. Я покупал красивые промокашки — по одной в каждую тетрадь, — красные и зеленые чернила, чтобы писать заголовки, цветные карандаши, узорные линейки, ластики. Маме Тине не приходилось заботиться о моем школьном снаряжении.
Мама Тина строго запрещала мне выпрашивать деньги у взрослых, как это делало большинство ребят. Так что положение у меня было чрезвычайно затруднительное.
В это воскресенье я проснулся, имея в своем распоряжении одну только монету в пятьдесят сантимов, которую мама Тина дала мне для пожертвования в церкви и которую я позаботился сберечь.
Позднее бабушка спросила меня:
— Сколько у тебя денег?
— Нисколько, мама.
Чтобы спасти меня от отчаяния, она протянула мне одно су, говоря:
— Ты знаешь, у меня нет денег на деревянных лошадок… На, купи себе леденец…
Немного погодя случайно прибавилось еще несколько монет. По совету моих товарищей я слонялся на ярмарке поблизости от игорных столов. Разве наиболее опытные из моих друзей не уверяли меня, что пьяные игроки роняли иногда монеты и забывали про них? Многие мальчишки находили по десять су, даже по два франка. Но я никогда ничего не находил. Ничего, кроме пробок от бутылок и пустых банок. Тогда я остановился около игорного стола — одного из многих, — вокруг которого столпились игроки.
Мои любимые игры были: красное и черное, воронка, патаклак. Я смотрел, как люди выигрывают. Вдруг я увидел Рафаэля и Мишеля-Пузыря, которым всегда везло и которые уже набрали нужные восемнадцать су. Решительно (ибо счастливчики всегда охотно открывали нам свой секрет: никаких колебаний!) я поставил су и — увы! — проиграл. Потом поставил вторую монетку, выиграл на нее одно су, проиграл его, еще раз выиграл и в конце концов (когда сердце мое стало сильнее биться при этих взлетах и падениях) остался ни с чем.
Я еще ни разу не прокатился, а между тем деревянные лошадки крутились с утра, и время близилось к полудню.
Оркестр гремел по всему городу. Издали доносились звуки тамтама, вторившие вальсу, под который крутилась карусель. Но на меня эти призывные звуки навевали тоску. Положение мое было печальным — деньги не появились, а рыночная площадь неотразимо манила к себе. Когда показался шатер, украшенный бахромой, я побежал бегом.
При виде нарядной толпы черных ребятишек в белых платьицах и новых костюмах, ребятишек с веселым, беззаботным смехом восседающих на деревянных лошадках, я совершенно обезумел.
С наступлением вечера появилась знать в полном параде, были зажжены факелы, и праздник принял еще больший размах, а я был все так же беден. Если бы сам дьявол, изображенный на моем катехизисе, предложил бы мне двадцать су за мою душу, которую ожидало освящение первым причастием, я продал бы ее не раздумывая.
Тогда я придумал способ проникнуть на Карусель, до которого я не додумался в предыдущие годы.
Карусель приводилась в движение двумя людьми, которые двигали поперечную доску, поддерживающую деревянных лошадок. И ничтожные маленькие оборванцы, с которыми мы не играли, помогали двум мужчинам.
Этой добровольной помощью они зарабатывали право бесплатно кататься на карусели, ибо, когда они разгоняли круг до предела, они вскакивали на ходу на доску и чувствовали себя на ней почти так же хорошо, как другие на спинах лошадей.
Не пойти ли и мне?.. Мне это казалось нелегким делом — ведь надо, наверное, сильно толкать: мужчины обливались по́том и их босые ноги непрерывно месили землю. Надо обладать большой ловкостью, чтобы вскочить на ходу на доску, когда карусель крутилась под барабанный бой так быстро, что сидящим на лошадях не видна была толпа, а толпа не различала сидящих на лошадях. Но я думал, что сумею. Как только этот круг закончится, я проберусь к доске и начну толкать.
Однако ноги мои не решались сделать первый шаг. Сомнение одолевало меня… Мама Тина… Наверняка она выпорет меня, если поймает. Но, во-первых, встреча с ней здесь маловероятна, поскольку сейчас мама Тина на Фюзилевом дворе, а потом она ведь не говорила, что запрещает мне толкать деревянных лошадок. Это сильно облегчало мою совесть. И все-таки…
Кто-то дотронулся до моего плеча. О! Возможно ли это? Жожо! Жожо, а я о нем совсем позабыл! Жожо один на празднике, без родителей или мазель Мели. И не в своем бархатном голубом костюмчике или белой шелковой матроске, в белых носках и сандалиях — Жожо в школьной одежде да к тому же в грубых башмаках! Почему?
