Мальчик на качелях - [23]

– Только не думайте, что вам удалось меня переубедить.

Из турки вверх поднялась пышная коричневая пена.

– Готов. – Леонид Осипович осторожно перелил кофе в стаканы. – Пейте и расскажите заодно, зачем вам понадобился бывший взяточник Головня.

Я отхлебнул из стакана,

– У меня всего несколько вопросов. Вы знаете о смерти Вышемирского?

– Ах, вот оно что! – На его лице отразился непритворный интерес. – Да, сегодня в газете прочел некролог. Хотел завтра на похороны сходить, да передумал.

– Почему?

– Особой любви к покойнику я не испытывал.

– Это почему же?

– Мог помочь, а не помог... Возможности у него были большие. Ходатайства там всякие, порука, общественный защитник. Мало ли... Его слово многого стоило. Да что вспоминать... Зла я на него не держу...

– Леонид Осипович, я побывал на кафедре. Там многие говорят о некоммуникабельности профессора, о его нелюдимости.

– Как вам сказать? Мне не приходилось быть с ним в неофициальной обстановке, вне работы, но вряд ли он был очень общительным человеком. Чего-то ему и вправду не хватало, мягкости, что ли. Или обаяния. Не знаю. Черствый он был, сухой.

– А ваши с ним отношения?

– Сугубо служебные. Это не значит, что плохие. Несколько раз мне приходилось обращаться к нему за помощью. И он помогал, где советом, где нужные материалы подбрасывал – у него богатая библиотека. А в общем, конечно, сухарь. Одержимый работой сухарь. Сознательно он это делал или само собой получилось, но между ним и остальными преподавателями существовала какая-то дистанция, граница, через которую никто не переходил. Особенно теплых отношений, насколько я знаю, он ни с кем не поддерживал.

– С сыном его не приходилось сталкиваться?

– Нет.

Допив свой кофе, Леонид Осипович спрятал стакан в ящик.

– Вы знаете, какую роль сыграл в вашем деле Сергей Сергеевич Черпаков?

– Конечно. Он написал на нас с Калашниковым в прокуратуру. Выступал свидетелем на суде.

– Излишне спрашивать, какие чувства вы к нему испытываете... – начал я, но он не дал мне досказать.

– Ни злобы, ни обиды. Я не испытываю к нему никаких чувств. Поступок его одобряю, но питать к нему особую нежность, согласитесь, с моей стороны было бы смешно.

– Вы с ним встречались после освобождения?

– Нет. И не хотел бы. Слышал краем уха, что он пишет диссертацию.

– А с Вышемирским?

– Тоже нет, – ответил Головня и добавил: – Люди у меня здесь не бывают, вниз я только по острой необходимости спускаюсь.

Мне не хотелось поощрять его к новым откровениям, и я поспешил задать следующий вопрос:

– Мне говорили о некой Клавдии Степановне. Вы не знаете, в каких отношениях состоял с ней Вышемирский?

– Слушайте их больше, сплетня это.

– Но вы помните эту женщину?

– Очень слабо. Собственно, она в то время только поступила на работу в институт. Помню, что одевалась строго, со вкусом, держалась независимо... Нет, больше ничего сказать не могу. И вообще: Вышемирский и женщины – понятия несовместимые. Все на кафедре знали, что он очень любил свою жену, а после ее смерти ничто, кроме работы, его не интересовало.

– Так ли?

Близко посаженные глаза Леонида Осиповича заблестели от любопытства.

– А что, есть другие данные? – Приняв мое молчание за положительный ответ, он воскликнул: – Ну и ну! Поистине: и на солнце есть пятна! Неужто...

– Других данных пока нет, – охладил я его пыл.

– А-а! – разочарованно протянул Головня. – Я-то думал! Если данных нет сейчас, то, я полагаю, их и не будет... Или вы думаете иначе?

– Я думаю: там видно будет.

– Тоже верно. – Он тут же потерял интерес к этой теме. По-моему, и ко мне тоже. – Жизнь преподносит и не такие сюрпризы.

Головня замолчал. Глаза его затуманились, взгляд устремился в густую темень за пределами площадки. Он будто забыл о моем присутствии, и только пальцы его медленно перебирали мятый шелковый галстук.

– Закончить карьеру на сторожевой вышке, – послышалось с шезлонга так тихо, что я сначала подумал, не ослышался ли. – Кто мог подумать! Касьянов заведует кафедрой. Малиновский в Москве науку двигает. Черпаков почти доктор наук... Мне бы сейчас как минимум кандидатом быть, лекции студентам читать, материал собирать для докторской, а я здесь... круглый год облака считаю... Ошибка, сплошная ошибка... Вся жизнь – ошибка...

– Еще не поздно, – негромко в тон ему сказал я.

– Не поздно? – автоматически переспросил Головня.

– Бросайте свою вышку, Леонид Осипович.

Он вздрогнул, посмотрел на меня, и губы его вытянулись в кривой улыбке:

– Бросать, говорите?! Да я работаю в двух местах. И заколачиваю не меньше вашего Черпакова! Один мой знакомый в трех местах работает по совместительству. Смотрителем подземных переходов. И получает, между прочим, больше двухсот! Или этого мало?!

– Ну, если для вас все дело в деньгах...

– А в чем? В престиже? В самовыражении? В гражданской активности и общественном долге? Да мне плевать на все это! Здесь я чувствую себя во сто крат счастливей и спокойней! Здесь я ни от кого не завишу!

– Концепция подземного человека?

– Какого человека? – не понял Головня.

– Вашего знакомого. Того, что работает сразу в трех переходах.

– А чем он хуже вас? – с обидой в голосе спросил Леонид Осипович.