Мальчик, который видел демонов - [49]

Я киваю и пристально наблюдаю за ним. Он пару раз моргает, потом открывает рот и начинает говорить.

«Я – Борона. Моя работа – приходить после того, как барьеры сломаны, дело сделано, после того, когда сожаление глубоко загнало клыки в память, и тогда я бороню душу, пока она не будет готова принять семена сомнения и беспомощности, для которых в человеческих языках нет адекватного аналога. Я могу назвать вам тысячи переводов выражения «душевная боль» на самые различные языки человеческого мира, все они отличаются, но ни один и близко не передает сложность этого выражения. По этой же причине нет точного слова, которое может описать мою работу. Никому не нужно попадать в ад, чтобы испытать это на себе. Мы всего лишь проращиваем семена в душе, пока они не становятся миром как внутри, так и вокруг человека».

Алекс глубоко вздыхает, плечи расслабляются, взгляд блуждает по комнате, создается ощущение, что ему скучно.

«Боронование – важная часть обработки души, с тем чтобы отбросить саму идею выбора. Душа – не дым на воде. Она нечто среднее между жидкостью и металлом, как ядро Земли. Когда ее боронуют, на ней возникают канавки, формируются впечатления. Из тела душу может забрать только Бог, это правильно, но, если дверь открыта, а тропа расчищена для меня, я могу придавать этой мягкой субстанции любые формы, создавать пустоты, которые тоннелями тянутся в вечность.

На этой работе очень много времени уходит на ожидание. Чтобы эффективно ее выполнить, я должен наблюдать, как другие демоны анализируют, искушают, предлагают, умело ощипывая чешуйки человеческого здравомыслия, пока угрызения совести и ужас не мостят мне путь. Это не красная дорожка. На этой сцене я один, и некому аплодировать виртуозности моей работы. Зато я вижу, как человек все глубже и глубже утопает в себе, созданные мной канавки и пустоты утаскивают его все дальше».

Убедившись, что Алекс закончил, я нажимаю на «Паузу» и «Сохранить» в мобильнике, после чего торопливо пишу в блокноте несколько строк. Сейчас никаких вопросов у меня нет. Мне нужно время, чтобы переварить полученную информацию. И тут Алекс говорит:

«Мне задать ей эти вопросы сейчас?»

Обращается он к пустому месту у окна – не ко мне. Однако я спрашиваю:

«Какие вопросы?»

Алекс кивает.

«Хорошо. Он не хочет, чтобы вы отвечали на них сейчас».

Я улыбаюсь и благодарю Алекса – и Руэна – за уделенное мне время.

«Руэн говорит, что всегда рад услужить вам, моя госпожа».

* * *

После того как я прокрутила запись, Майкл долго сидит молча. Наконец говорит:

– Это что-то очень серьезное.

– Взято из какого-то религиозного текста? Есть в какой-нибудь известной вам религии такая концепция Бороны?

Майкл чешет затылок.

– За десять лет церковных занятий я никогда не встречался с термином «борона». Я этим займусь и посмотрю, с какими строками Библии его можно соотнести. Хотя, насколько мне известно, семья Алекса не религиозна.

– Мы ничего не знаем о его отце, – возражаю я. – Может, он был верующим. В этом случае большая часть сказанного им, вероятно, результат строгого религиозного воспитания. А почему так много внимания праву выбора?

– «Он будет питаться молоком и медом, доколе не будет разуметь, отвергать худое и избирать доброе». Ветхий Завет, Книга Исайи, глава семь, стих шестнадцатый. Нет, пятнадцатый. Свободная воля – фундамент христианства.

– И вы ничего не выяснили насчет отца Алекса?

Он наклоняется ко мне, качая головой.

– Синди не говорила о нем. От Алекса я добился одного: его отец умер и отправился в ад.

– В ад? – удивляюсь я. – Не на небеса?

– Сами видите, он ответил предельно конкретно.

– Десятилетний ребенок не способен на такие интеллектуальные религиозные рассуждения. – Я поднимаю с травы мобильник и смотрю на него, прежде чем убрать в карман. – А что вы думаете о вопросах, которые, по словам Алекса, хотел задать мне Руэн? Он когда-нибудь хотел задавать вам вопросы?

– Нет, пожалуй, нет. Послушайте. – Что-то меняется в его тоне, выражении глаз. Он гладит мою руку. Я отдергиваю ее резко, на его лице появляется тревога. – Что? Я же вытер руки.

– Дело не в этом.

– Тогда в чем?

«Тебе сорок три года, – упрекаю я себя. – Тебе вполне по силам устанавливать профессиональные барьеры». И все-таки я ощущаю стыд, когда говорю ему, в чем.

– Я бы предпочла, чтобы мы оставались коллегами, вот и все.

Майкл смотрит на меня так, будто я сошла с ума, и я чувствую, как горят щеки. Однако в прошлом я позволяла мужчинам выискивать возможность миновать железные ворота дружбы, а потом наблюдала, как вытягивались их лица, когда я наотрез отказывалась ответить взаимностью. Поэтому мне представляется, что лучше заранее расставить все точки над i, чтобы наши взаимоотношения никак не повлияли на получение Алексом надлежащей помощи.

– Что ж, очень жаль. Я не собираюсь идти в театр с кем-то из коллег, вот и подумал, может, мы разделим такси, которое повезет нас на сегодняшнюю премьеру «Гамлета»?

Я облегченно выдыхаю.

– Такси я готова разделить.

Он радостно улыбается.

– Я подъеду к вашему дому около семи. Договорились?

Я открываю рот, чтобы сказать: «Знаете, лучше встретимся прямо там», но Майкл уже рассказывает о своем участке, о брюссельской капусте. О том, что нам надо распить бутылочку домашнего апельсинового сока.