Мальчик, который улыбался - [3]

— Вы что, думаете, я им поверю?

Неожиданно до меня дошло, что Маккей все свое терпение уже израсходовал — и намерен продолжить то, зачем сюда явился. Он уже всё для себя решил заранее.

— Так, Маккей, подождите, речь идёт о жизни невиновного человека. Вы же не можете ей распоряжаться, словно это ваш бычок.

Черты его круглого лица начали твердеть. Он был грузный человек, постепенно начинавший обрастать жирком:

— Вы что, думаете, что будете мне диктовать, что я могу делать, а что не могу? У меня украли лошадь, а что по этому поводу заявляет какой-то там правительственный чинуша, меня не волнует.

— Я ничего не заявляю. Вы прекрасно знаете, что Микки не крал вашу лошадь. Вы и сами знаете, что допускаете ошибку.

Маккей пожал плечами и обернулся к своему надсмотрщику:

— Ну, даже если и так, то не очень большую — по крайней мере, мы точно будем знать, что больше лошадей скупать он не станет. — Он кивнул Боуи Эллисону.

Боуи осклабился, поднял кнут и резко опустил его на круп кобылы.

— Уиииииииии…

Лошадь рванула с места. Эллисон что-то прокричал вслед, затем отпрыгнул, когда тело Микки Золнера качнулось в его сторону.

* * *

Через две недели после этого Микки Сегундо пришёл ко мне с ушами Тони Чодди. Теперь вы понимаете, почему я его тогда спросил, собирается ли он разбираться с Маккеем. Странное дело — теперь я говорил совсем с другим парнем, не с тем мальчонкой, стоявшим под тополем.

Когда лошадь рванулась и тело обвисло, Микки бросился к отцу, вопя и плача, обняв его и пытаясь изо всех сил поддержать.

Боуи Эллисон силой оторвал его от отца и они держали пацана на расстоянии под дулами пистолетов, заставив смотреть, как его отец умирает. Когда все закончилось, Микки уставился в землю и ушёл, не поднимая головы. А теперь, когда он пришёл с ушами Чодди, он снова был собой — постоянная улыбка.

Кстати сказать, я написал об этом случае в Бюро по делам индейцев, поскольку юридически Микки Золнер был под моей опекой. Но никакого развития дело не получило. Более того, на моё письмо даже ответа не было.

За прошедшие годы Микки Сегундо здорово изменился. Он стал апачем. И внешне и внутренне он стал другим — за исключением улыбки. Он улыбался всегда — как будто владел потрясающим секретом, как сделать всех счастливыми.

Он отрастил волосы до плеч, как правило, из одежды на нем была только выцветшая хлопчатобумажная рубашка и набедренная повязка. Он носил традиционные апачские мокасины — с загнутыми носками и высокими голенищами, доходящими до бедёр. Он отзывался на апачское имя Пеза-а, но я всегда называл его Микки — и он никогда не отказывался говорить со мной по-английски. Если не обращать внимания на грамматику, то его язык был очень хорошим.

Большую часть времени он жил вместе с матерью в той же самой хижине, которую построил его отец, занимаясь хозяйством на своей маленькой ферме. Когда ему исполнилось 18, он пришел в Бюро и поступил на службу в полицию, к Тудишишну. Его мать перебралась к нему в резервацию, но через год они оба вернулись на свою rancheria. Выслеживать своих друзей, которые подались прочь из резервации ему — в буквальном смысле — не улыбалось.

Тудишишн сказал мне, что ему было очень жаль отпускать Микки, поскольку тот был виртуозным следопытом и фантастически метким стрелком. Я знал, что у сержанта есть в подчинении с десяток тех, кто мог хорошо читать следы, но не было почти никого, кто мог бы хоть как-то обращаться с оружием.

Ему было, надо полагать, около 19 лет, когда он вернулся в Пуэрко. За все эти годы он ни разу не упомянул имя Маккея. Как и я ни разу не говорил о нём с Микки.

И с Маккеем я также почти не виделся. Если до этого случая с линчеванием он меня игнорировал, то теперь просто избегал. Как я уже сказал, я почувствовал себя идиотом, когда предупредил его о Микки Сегундо. Я более чем уверен, что со стороны Маккея ко мне было лишь одно чувство — презрение.

Время от времени Маккей показывался в наших краях, в основном ради охоты в Насиментос. Он был отличным охотником и проводил за этим занятием, как минимум, три-четыре дня в месяц. Как правило, на охоту он ездил со своим надсмотрщиком, Боуи Эллисоном. Он охотился на всё, что ходит, ползает или летает; мне рассказывали, что его зала с трофеями на ранчо способна сделать честь иному музею.

Надо отдать ему должное — всё, что он делал, он делал хорошо. Маккею перевалило за 50 — но он стрелял куда лучше и мог продержаться в седле гораздо дольше, чем все его ковбои. И он знал, как делать деньги. Но его высокомерие меня дико раздражало. Он был вежлив, это факт, но в любом разговоре ежесекундно ощущалось, что он — босс, а ты — не более чем наемный батрак.

Как-то раз, вечером, заехал Тудишишн и сказал, что он должен встретиться с Маккеем на следующее утро. Маккей собирался поохотиться на юго-западе, в районе бедлендов — по сути уже за границей лавовых полей. А Тудишишн подрядился к нему в качестве проводника.

Полицейский пил кофе до самого заката, а потом уехал, растворившись в тени Насиментос. На ночь он остановился на одной из rancherias, у своих друзей.

Первым приехал Маккей. Утро было холодным, ярким и прозрачным. Глянув в окно, я увидел пятерых всадников, приближавшихся с юга. Когда они приблизились, я опознал в них Маккея, Боуи Эллисона и трёх братьев Беттцингеров. Подъехав к конторе, Маккей и Эллисон спешились, Беттцингеры же развернулись и направились обратно.