Мальчик, которого стерли - [77]

* * *

Я поднял глаза, остатки образов слов, написанных в рабочей тетради, плыли красным баннером сквозь темную комнату, мамино лицо было наполовину скрыто в тени. Через несколько секунд я наконец нарушил молчание. Я хотел впустить ее в терапевтический жаргон, проверить его на ней и посмотреть, какова будет ее реакция.

— Папа был когда-нибудь алкоголиком? — спросил я.

Мы глядели на отражения друг друга сквозь теневой мир пустого телеэкрана, где расстояние между нами было еще больше.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь? — сказала она.

— Это для проекта, — сказал я. — Генограмма. Грехи отцов. Я хочу убедиться, что заполнил все правильно.

Снова эта минута скользнула в тишину. Я думал, что, может быть, нас снесет в этот темный мир теней, и мы никогда не заговорим снова.

— А что насчет грехов матерей? — наконец спросила она.

Должно быть, мы долго сидели так, глядя друг на друга в пустом телеэкране.

— Наверное, это тоже.

— Твой отец знаком с алкоголем, но настоящим алкоголиком был твой дед. В любом случае, это было давно.

Я подумал о своем дедушке, отце моего отца, пьянице. В редких случаях, когда я посещал его, он едва узнавал меня, и даже тогда, когда узнавал, он звал меня по второму имени — Клэйтон, Клэй — как будто имя, которое я унаследовал от деда с материнской стороны, было частью моей личности, которую он не хотел признавать. Он был маленьким, с маленькими руками и маленьким иссушенным лицом — лицом человека, который уже променял все свои добрые улыбки на последние капли алкоголя. Было трудно представить, как у него когда-то могло быть достаточно сил, чтобы лупить кого-то кнутом, как вообще ему удавалось внушать страх с такими маленькими мышцами. Рядом с моим отцом дед казался крошечным, полной противоположностью мужчине — и все же каким-то образом моему отцу удалось взять это сырье и сформировать из него собственную версию идеального южанина. Чего же тогда не хватало мне? Где был изъян? Чем больше я думал обо всем этом, тем больше начинала трещать по швам логика ЛВД, и я хотел, чтобы моя мама присутствовала при этом.

— Я не могу понять, почему тебе нужно спрашивать меня об этом, — сказала мама. Сейчас она стояла. Свет лампы выхватывал ее под острым углом, веснушки на ее лице и плечи — рассеянные, умелые мазки художника влажной кистью.

— Ну как, — сказал я, с трудом вытягивая из себя слова. — Им нужно знать, откуда исходят все мои сексуальные чувства.

— Я ничего в этом не понимаю, — сказала она. — Почему им нужно так много знать о нашей семье? Что общего имеет семья с сексуальными чувствами?

— Они говорят, что тут многое из-за детских травм.

— Какая это ступень?

— Я все еще на Первой Ступени.

— И сколько занимает каждая?

— Понятия не имею. Месяцы. Годы.

— Годы?

— Некоторые из новых консультантов пробыли здесь больше двух лет. Старшие пробыли лет десять.

Мама оправила смятую блузку. Она посмотрела в зеркало, висевшее на стене напротив, взбила волосы. Через несколько секунд она схватила с кофейного столика ключи от машины. Я подумал, не собираемся ли мы уехать прямо сейчас. Я подумал, не хочет ли она пойти в офис и потребовать объяснений.

Прежде чем тишина успела накрыть нас снова, она сказала:

— Давай пойдем куда-нибудь сегодня вечером. Забудем правила. Поедим как следует.

ЛВД ясно обозначала «безопасную зону». На стене учреждения была карта, в которой перечислялись несколько зон города, где не было торговых центров, ресторанов, кинотеатров, светских книжных магазинов или магазинов порнографии. Любая часть города, по сути, была запретной, не считая тех мест, на которых было обозначено слово «Христос». Наш отель был расположен прямо в центре карты ЛВД, настолько далекий от греховных влияний, насколько это вообще было возможно. Мысль о том, чтобы покинуть его хотя бы на минуту, была искушением. Что-нибудь еще, кроме несвежих пирожков из «KFC», холодной подливки, груды обглоданных костей, набитых в бумажную коробку. Что-нибудь еще, кроме полупустых парковок и однообразных торговых центров. Я закрыл рабочую тетрадь, пластиковая обложка щелкнула вдоль пружины. Я представил щелканье ремня деда, представил отца в углу, поднявшего руку, чтобы защитить лицо.

— Он когда-нибудь сопротивлялся? — спросил я. — Папа? Когда-нибудь пытался уйти из дома?

Мама прошла мимо меня к двери. Она скользнула цепочкой по бороздке и отодвинула засов: пустой, режущий звук.

— Есть вопросы, которых я не задаю.

* * *

На улице воздух был еще жарче и влажнее, чем я помнил, но легкий бриз следовал за нами к машине, подталкивая вперед. После того, как я часами сидел под антисептическим светом учреждения, обещание изысканного ужина в хорошем ресторане было обещанием манны небесной. Я почти ожидал, что персонал ЛВД засечет нас, когда мы покидали парковку отеля, и их руки яростно замашут рядом с нашей машиной, но парковка оставалась пустой, пока мы ехали к магистрали. Мамино лицо скоро расслабилось и стало милым, таким, как я помнил, когда мы вместе ездили в город по магазинам. И чем дальше мы уезжали из отеля, тем больше нам удавалось выпутаться из настоящего, проскользнуть в альтернативное будущее, которое всего несколько мгновений назад казалось невозможным. Не то чтобы она перестала полагаться на терапию. За следующий час мама спросит меня раз шесть, думаю ли я, что собираюсь исцелиться. Мы просто решили в данный момент не обращать внимания на подробности.