Мальчик из Ленинграда - [42]

Только теперь я почувствовал, что очень устал. Ложка дрожала у меня в руках, а лепёшку я ломал с таким трудом, будто это была целая буханка.

Я вспомнил про наш лагерь. Что там делается?

Встал, подошёл к краю площадки, поглядел вниз и крикнул:

— Гриша, мы правда вдвоём всю долину полили!

Коричневая сетка, которая покрывала долину, превратилась в серебристую. Это всюду, по всем арыкам, текла вода. Гриша подошёл ко мне, постоял и сказал:

— Спать пора! Довольно любоваться. Завтра в четыре утра вставать надо — закрывать ворота. Спать иди.

Я улёгся в доме на кошме, закрыл глаза, а передо мной всё стояли фашины, железные ворота… Всю ночь напролёт, будто наяву, я таскал камни, ломал ветки. Под утро я несколько раз вскакивал С постели — боялся проспать. Здесь огороды поливают только ночью, а каждое утро надо закрывать ворота — от дневного полива урожай можно испортить.

На горе

Всё-таки утром Гриша сам разбудил меня, когда солнце только вылезло из-за серого утёса. В долине была ещё ночь, а горы были синие.

Жёлто-красное солнце перед рассветом было похоже на луну или громадный электрический фонарь. Но оно на глазах светлело, делалось золотым… И вдруг в долине и на горе сразу наступило солнечное утро.

Так я увидал первый рассвет в горах. Много раз потом я любовался им, а мне всегда казалось, что я вижу его впервые — такой он необыкновенный.

Нравилась мне жизнь на горе.

Мы вставали раньше солнца. Вместо чая Гриша срывал на бахче холодную дыню, покрытую бисеринками росы. Он резал её поперёк круглыми, как баранки, дольками. Мы заедали дыню лепёшками и после завтрака принимались за работу.

Сперва мы валили в бухту камни, отгораживая канал от реки. Потом Гриша закрывал ворота, привязывал канаты к столбам, а меня посылал вниз проверять берега арыка.

С кетменем я спускался по берегу арыка до самого подножия горы.

Я любил эти утренние путешествия. Жёлоб — головной арык — был вырублен в камнях, проходил через песчаник. Я шёл вдоль берега, перепрыгивал с камня на камень, пробирался по краю ущелья, держась за ветки кустарников, останавливался возле маленьких водопадов и ключей.

Везде ли целы берега?

Иногда вода размывала песчаные края канала. Я закладывал их камнями. Иногда камень скатывался с горы и загораживал путь воде. Если обваливались большие камни, я звал на помощь Гришу.

На мой крик часто отзывались собаки, которые охраняли колхозные стада. Овцы паслись на соседних горах. Воздух тут такой прозрачный, что видно на далёкое расстояние. Я смотрел на стада, которые передвигались медленно, будто серые тучи, по зелёным склонам горы. Иногда я видел, как собаки, почуяв чужого, стремглав катились под гору, словно чёрные камни срывались с вершин.

Хотя от соседней горы нас отделяла глубокая пропасть, мне всегда становилось страшно. Гриша предупреждал меня, что пастушечьи собаки тут невероятно злые, даже хозяин не может унять их, когда к стаду приближается незнакомый человек.

— Во время моих путешествий я иногда садился отдохнуть на валун. Внизу, в долине, работали на полях ребята, и мне казалось, я узнаю среди них Зорьку, Иргашой.

Скучают они обо мне? А Славка, наверное, завидует. И правда, я живу выше всех. Всё вижу. А ребятам только наш огонёк в окне виден да костёр по вечерам, когда мы с Гришей готовим ужин.

О чём только не говорим мы за ужином!

— А вдруг, Гриша, вода ночью прорвёт все фашины и ворота унесёт? Что мы делать будем?

— Не унесёт! Ты разве не знаешь, что я здешний, родом из Ферганы? — говорил Гриша. — У меня отец был водяной техник. Я с малых лет с ним по горам бродил, арыки чинил… И ворота ставил.

Оказалось, у нас с Гришей была похожая жизнь. Его отца тоже убили на белофинской войне. А мама ещё раньше умерла. Мой Гриша был круглый сирота. Он всё умел делать сам, давно жил самостоятельно. Он научил меня стряпать по-узбекски. На камнях, возле дома, стоял у нас чёрный казан. В казане, бывало, шипит бараний жир, жарятся кусочки кукурузного теста с морковью. Я подбрасываю под казан хворост, прошлогоднюю траву, и поэтому от дыма пахнет травами и цветами. Огонь трещит, заглатывает сучки, а я слушаю Гришины рассказы.

Он рассказывает про войну, про встречи с ребятами, партизанами, про бои и своё ранение. Рассказывает, как партизаны помогли Грише с его отрядом отбить у немцев товарный эшелон, в котором фашисты увозили наших жителей в Германию.

Иногда мы молча сидели перед костром. Каждый думал про своё. А что, если я всё же на фронт попаду? И мне казалось, что гора наша преображается… Немецкие патрули бродят между утесами. Я с автоматом пробираюсь через линию фронта к партизанам. Захватываю в плен немецкого офицера. Привожу его в лес, в партизанский штаб. Там встречаюсь с мамой. Мы становимся отважными разведчиками, получаем ордена. И возвращаемся с орденами в Ленинград.

Гриша сидел, задумавшись, и глядел в огонь.

— Уйдём, Гриша, на войну! — просил я. — Уйдём!

— Я и сам не понимаю, почему они меня в военкомат не вызовут. И чего они на моё заявление не отвечают! Плечо давно зажило. Необходимо мне на фронт. А тебе, дружище, рано: всё равно назад отправят. Лучше овощи поливай.