Малая Бронная - [50]
Фронт — не Малая Бронная. Он похож на огромного Змея Горыныча, длинный, на многие километры, весь клокочет огнем и дымом, а люди такие маленькие, беспомощные… Идут, а на них снаряды, пули, штыки. Смогла бы она сама быть в этом страшном месиве огня, металла, боли? Но почему Игорь должен погибать, а она отсиживаться? Сразу после трудфронта они со Славиком разыщут подходящие краткосрочные курсы, выучатся, а уж тогда никто из военкомата не посмеет завернуть их обратно. С таким решением Аля вернулась к работе.
Яша не обманул. Подкатил на зеленой легковушке, и вприпрыжку к ним, в одной руке сверток, в другой каравай. Следом за ним из машины вышел пожилой мужчина в зеленом реглане с меховым воротником и такой же шапке. Увидев голубой пушистый берет на уровне земли, сердито крикнул:
— Инга!
Инга поднялась на цыпочки, посмотрела, скривилась и со вздохом стала вылезать:
— Иду, иду, котик!
— Целый котище, старый и облезлый, — уточнила Пана, но Инга будто и не слышала.
Она сдернула с рук лайковые перчатки, бросила в сторону, застегнула беличью шубку и медленной, разбитой походкой направилась к машине.
— Еле нашел тебя, — брюзжал старик. — Быстрее! Что тебе здесь понадобилось? Мы сегодня уезжаем.
Инга обернулась, хотела попрощаться, махнула рукой, но старик втолкнул ее в машину, сел сам, и только выхлопной газ взвился клубочками за укатившей машиной.
— Умотала Инга-дрынга, — без сожаления констатировала Пана, садясь рядом с Яшей. — Давай есть, кормилец.
— Ей захотелось остаться, — ради справедливости заметила Аля. — А дед проститься даже не дал.
— Почему она его котиком назвала? — недоумевал Славик.
— А он ее муж и строгий начальник, — сказал Яша.
— Му-уж?! — вытаращился Славик. — Этот дед?!
— В жизни чего только не бывает, сынок. — И Яша стал разворачивать сверток.
Каравай оказался и вправду теплым. Яша нарезал его на ломтики, намазал их маслом, положил сверху по куску селедки, и все четверо стали уминать.
— Кого теперь нам подсунешь, родненький? — И Пана насмешливо сузила зеленые глаза.
— Вон сама идет, смотри! — И Яша встал.
В самом деле, к ним приближалась женская фигурка, не очень-то от этого увеличиваясь. Катилась быстро, чуть не бежала.
— Зина! — Славик и Аля бросились ей навстречу.
Привели за руки, смеются, кружатся.
— Садись, родненькая, есть, раз воскресла, — протянул Зине большую порцию Яша.
— Да с удовольствием! У вас селедка… Ничего, давайте селедку. А воскресают, Яша, мертвые, а я осталась жива, хотя в больницу вез меня ты.
— Дорогушечка, если бы от моего присутствия умирали, меня бы сразу к Гитлеру отправили, чтобы он без промедления сдох! — И стал рыться в карманах полупальто: — Я же вам конфеток принес, — протянул он Пане кулечек. — Это подушечки, но когда-нибудь после войны Яша преподнесет каждой из вас по шикарной коробке шоколадных конфет!
— Яша, а где у тебя родные? — спросила Зина, раскусывая одну конфетку, остальные передавая Славику.
— С ними все в порядке, отправил в Свердловск к деду с бабушкой, жена у меня оттуда.
— У вас дети, Яша? — удивилась Аля.
— Разве я такой старый? Мальчик и девочка. Миша и Ларочка, тоже любят сладости.
— То-то ты себя ублажаешь, нас в детишки поставил, конфетками балуешь, — и Зина сочувственно вздохнула. — Скучаешь, поди?
— Это есть. Но, мои дорогие, вам хочу капельку радости дать, заслуживаете, здесь трудно, опасно, даже страшно. И условия жизни самые тяжелые, а вы молодцы, сами не понимаете, какие вы молодцы.
— Ну, выкладывай новости, Зина, — потребовала Пана, краснея от похвал Яши, смущенная ими, как и остальные.
— Пока прохлаждалась в больнице, один дядечка больной читал газетный фельетон «Цирковой номер». Там директор и все их цирковое начальство выгребли подчистую деньги из кассы и драпанули, а их за шкирку. Еще читал — в театре «Елена Прекрасная».
Вспомнив разом мужчин в туниках до колен, женщин с кудрявыми прическами, цветы, яркий свет и музыку… Аля негромко пропела:
— Как все мужчины глупы…
— А ты откуда знаешь? — захохотал Яша.
— От Елены Прекрасной, — лукаво улыбнулась Аля.
Пана придвинулась к Яше, с нажимом спросила:
— Теперь ты о главном.
Сразу потускнев, Яша все же ответил:
— Наро-Фоминск, Волоколамск, — и тут же подбодрил себя и остальных: — Ничего, Жуков не подведет, настоящий генерал.
— Волоколамск-то рядышком, — сказала Зина, и все притихли.
Яша заторопился, а они остались в поле, стояли растерянные, прислушиваясь к все еще висящей над головами непривычной тишине.
— Давайте паек отрабатывать, — спрыгнула Пана в траншею.
Работали споро, разгорячились, и как-то отошла незваная печаль.
— Ой, ребята, я ж там, в больнице, искупалась первым сортом! — вспомнила Зина. — Санитарка обмылок не пожалела, я даже косу помыла. Вот бы вам!
— В больницу? — невинно заморгал глазищами Славик.
— Побаниться. Ничего, доберемся до Палашовских бань!
Пить после селедки хотелось очень, хоть бы кружку водички на всех, но Яша не догадался захватить воды, и они терпели. Вернулись затемно и сразу в столовку, на водопой.
— Ой, вода холоднющая, — озабоченно смотрела Зина на своего выкормыша. — Еще заболеешь…
— Не заболею.
И правда, никто потом и не кашлянул, а вода-то была ледяная.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».