Малая Бронная - [48]

Конница Буденного,

Дивизия, вперед!

— Разгалделись, как галки перед дождем, — ворчала Семеновна, разметая двор старой метлой.

Маленький Славик через вечно расхристанную дверь второго номера пробирался на чердак к старшим ребятам, втискивался между Алей и Игорем и сейчас становился солистом. Он вел мелодию точно и уверенно, а остальные, став хором, вторили. Пашка тоже приплетался к черному ходу второго номера и слушал, не поднимая глаз, мурлыча себе под нос их мелодию. Горька являлся позже и изображал то, что ребята пели: скакал конем, махал саблей, жеманился красной девицей…

Когда подошли к домику в поле, Славик вдруг побежал, раскинув руки к рассвету, заливаясь:

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля-а…

Потом, спрыгнув в готовую траншею, схватил лопату, выставив ее наружу, затарахтел:

— Тра-тат-та-та-та! Тра-та-та…

— Дите, — умилилась Зина. — Ему б играть, а тут серьезная задача.

Они копали, когда пришел угрюмый человек в ботинках с обмотками, которые им были видны на нем лучше всего из их траншеи. Он принес два лома, неодобрительно покосился на результат их усилий, взял колышки с бечевкой, натянул и прорыл в траве новый контур, слабо проступивший из-за почти одинакового цвета почерневшей от ночных морозцев травы и сухой бурой земли. Бросив колышки на прежнее место, человек ушел, так ни слова и не обмолвившись.

— Кто это? — спросил Славик.

— Старшина, — отвечает за наш участок, — пояснила Пана.

Она с Зиной взялась за ломы, да так, что Аля со Славиком едва успевали выбирать за ними землю. Траншея быстро углублялась. Так заработались, что не заметили время обеда. Славик взмолился:

— Пошли есть! Или уморить хотите бедного ребенка?

Столовая была чуть поодаль от казармы, просто низкий барак, хорошо видный днем. А за ним еще домик, неказистый, но кирпичный.

— Уж не баня ли там? — с надеждой вглядывалась Зина.

— Кухня это, а о бане не мечтай, разбомбило ее.

— Когда?

— До вас. По ошибке.

После обеда Зина, не выпускавшая из рук лома, вдруг села на бугор земли у окопа и заплакала:

— Не могу больше терпеть, помираю…

— Где болит? — подошла к ней Пана, отирая высокий взмокший лоб.

— Ой, весь бок и живот в колотье…

— От этой «ломовой» работы, — авторитетно заявил Славик, беря у Зины лом.

Пана побежала к казарме. Славик с Алей уложили Зину на свои одежды, надели на нее жакет, повязали платок. Слезы так и лились из-под прикрытых век Зины.

Подкатила полуторка, с подножек спрыгнули Яша и Пана.

Присев около Зины на корточки, Яша определил:

— Аппендицит. Поехали, роднуша, спасаться. — И, обхватив ее за талию, повел к машине. Вскочил в кузов, крикнул Пане:

— Без происшествий чтобы! Ждите.

Славик, стоя у кабины, говорил:

— Зин, я с тобой…

— Нет, нет, нет! Паночка, ты положительная, пригляди за моими.

У Али мурашки по спине, вспомнила, как ей стало плохо от крошечного разрезика на ладошке, а тут операция! Вот и у Славика глаза испуганные. Но никому ни слова. Поднял Зинин лом и стал отламывать землю у стенки окопа.

Часа через полтора вернулся Яша, да не один, а с модно одетой, красивой молодой женщиной.

— Паночка, деточка, вот вам Инга, красавица дама, помогите освоиться.

— А Зина? — в один голос закричали все трое.

— Когда уезжал, ее посадили в ванну, греться. — И подмигнул: — А серьезно, так аппендицита нет, почечная колика.

— Это не страшно, — небрежно заметила Инга, и ей поверили, уж очень боялись плохого и жалели Зину.

Новенькая копала в лайковых перчатках, расстегнув беличью шубку, сдвинув на затылок голубой пуховый берет.

Шубка и берет напоминали Але довоенную зиму, улицу Горького, в ярком вечернем освещении которой проплывали женщины в черных и серых шубках и вот таких пуховых беретах, голубых, белых, розовых. Эти береты сноровистые ребята сдергивали крючками на леске, а то и рукой. Воришек иногда ловили, но никто особенно не возмущался, кроме обладательницы беретов. Такую шубку и берет задешево не купишь, а у обычных людей больших денег не водилось. Во дворе на Малой Бронной дамочек в таких шубках ребята не видели, пределом шика было пальто Мачани, бостоновое, с воротником из выдры.

Побросав землю минут пятнадцать, Инга обернулась к Славику:

— Ясноглазик, отвернись, а тебе понадобится, я отвернусь, мы же не куклы, правда?

— Нечего устраивать тут отхожее место, иди за дом, там есть.

Славик покраснел, а Инга вдруг чмокнула его прямо в губы:

— Ты — милашка, — и убежала за дом.

Когда, вернувшись, Инга спрыгнула в окоп, Пана шагнула к ней и, глядя в упор, сказала:

— Тебе под тридцать, а ему шестнадцати нет, не вздумай мутить парня.

— У меня муж есть. И вообще не твое дело! — И, достав папиросы и спички, она закурила.

— Мое, переведу в другую бригаду.

Инга выбралась наверх, уселась на край окопа, демонстративно покуривая.

У Паны запылали щеки.

— Кто не работает, тот не ест! Не дам талоны на жратву.

— Ничего, у Яши попрошу, он рад будет услужить моему мужу.

— Ты куда и зачем приехала? — закричала Пана. — Бери лопату, шкура… беличья.

— Ха-ха… не страшно.

— Фашисты не страшны? А трибунал? — Пана не спускала с Инги зло сверкающих глаз, и та струхнула, отбросила папиросу, взяла лопату.