Малая Бронная - [40]

— Деды, — окликнул Славик стариков с тугими рюкзаками. — Что стряслось? Куда бежите?

— Спасаемся, Гитлер к Москве подкатывает. Беги и ты, милок, попадешь к зверю в лапы… — И дед поддернул рюкзак.

— Так ведь по радио ничего такого не говорили.

— Другое радио есть испокон веков — молва, это уж без обману, — не останавливаясь, ответил дед.

— Никто вас и не обманывал, паникеры. За свою старую шкуру трясетесь?

— Недешево она досталась, чего ж кидать к ногам фашиста? — обернулся, уходя, дед.

Славик с Алей перегнали и дедов, и теток с узлами, вышли к Тверскому бульвару, а там на остановке трамвай облепили, как мухи конфету. Отошел, другой подкатил полон, а в него набиваются, и лезут, и кричат:

— Люди добрые, чемодан-то сорвался, подайте-е!

— Не удержала, так вылазь, а то он и здесь без хозяина не останется.

— Куда прешь, морда немытая?

— Спасаться! Всем надо спасаться.

— Помогите-е…

— Пустите же с ребенком!

— Где ты делась? Ну, пропадай, раз не влезла.

А люди прибывают к остановке, нагруженные, запаленные.

— Во, штурмуют! — И, тронув руку Али, Славик позвал: — Давай на нашу остановку, в ту сторону никто не бежит.

— К маме забегу.

— Если Зина на месте, то уж твоя мама не запаникует. Поехали на завод.

Подумав, Аля согласилась. Мама человек не то чтобы спокойный, а разумный, иначе давно бы пришла домой. И все же…

— Здесь же рядом.

Славик не отстал. Мама в вестибюле стоит с каким-то бородачом, спокойно разговаривает. Увидела Алю, пошла навстречу, замахала руками:

— Езжай, езжай на завод, они там в трамваях и на вокзале подавятся. Ох, люди! Обождем, а эти самоспасатели пусть бегут, меньше хлеба в Москве съедят.

Лицо мамы совсем бледное, ни кровинки, но говорит она уверенно, будто и не волнуется. И Аля со Славиком побежали к трамваю, благо он на той стороне бульвара показался от Арбата. Перелезли через ограду — и в самый раз, сели, поехали.

Под деревьями Тверского бульвара полно желто-бурых листьев, а центральная дорожка разметена. Ветки полуголые, печальные.

— Слушай, — вдруг догадалась Аля, — Мачаня эту Люську взяла, чтобы эвакуироваться?

— Может, и так. Или чтобы на трудфронт не попасть, она белоручка, а там землю копать, окопы, траншеи, блиндажи.

— Ух, какой ты… военно-грамотный… Блиндажи, а что это такое?

— Не знаю, — сознался Славик. — Укрытие для людей и оружия, наверное.

На Пушкинской в их пустой прицеп вошел седоусый, высокий мужчина, он тоже смотрел в окна, за которыми навстречу трамваю потоком шли люди.

— Побежали, крысы. Зато останутся настоящие оборонцы.

На остановке, когда трамвай ради порядка приостановился, Аля обратила внимание на женщину в темном платке. Она несла перед собой, держа обеими руками, какой-то плоский предмет, обернутый чистой простыней. Седоусый высунулся в дверь и крикнул этой женщине:

— Что ж бежишь от воли божьей, богомолка?

Женщина обернулась, лицо залито слезами, черный платок сполз до бровей, руки заняты, ни слезы утереть, ни платок поправить.

— Иконы спасаешь, на бога не надеешься? — смотрел на нее седоусый. — Страх гонит? Не рабочая, да и все вы, беглые, к делу не годны. — Трамвай оставил женщину позади, и старик сел. — Взбесились.

Сердитый дед сошел раньше.

Челночка не оказалось, пошли своим ходом. У проходной стекались жиденькие ручейки людей, шли в управление. Славик побежал туда же, занимать очередь в кассу, а Аля прошла в свой цех.

Из разбитых кусков стеклянного потолка шел слабый, полосами, дневной свет. В серой пустоте цеха особенно черным казался грубый костяк балок и перекрытий и, как раны, развороченный фундамент увезенных станков. Все прибрано, нигде ни гаечки, ни стружки, а цех словно темная яма. Нет прежнего грохота, дребезжания железа, сполохов огня и деда Коли в той стороне цеха, нет острых запахов масла, бензина, пресного — эмульсии, железной окалины, не качаются зонтики с лампами, нет яркого света, веселых голосов… Не цех, а каменно-железная утроба. Аля крикнула:

— Эй-й!

— …й..й..й… — отозвалось откуда-то из-под крыши, а может, от земли.

Вдруг бы цех ожил, да она бы к любому станку с радостью! А рядом Соня, Катя, Дима, Мухин, такие понятные, близкие. И поразилась: она же умеет работать на нескольких станках! Пусть не классно, но ведь научилась. Как мама говорит: нужда заставит шанежки есть. И заставила. Тяжело достались эти шанежки, но дороги, в сердце засели.

Когда получили деньги, Славик заметил:

— Видала, какая ведомостичка коротенькая на наш цех?

— Ты бы хотел со всеми на Урал?

— Нет, я на фронт.

Домой ехали опять в пустом трамвае, но люди не садились, хотя двигался вагон в сторону Казанского вокзала.

— Все сбежали? — удивился и Славик. — Или их не повезли?

— Не так их и много, просто подхватились утром, все разом.

Держа на коленях сумочку со своей последней зарплатой, Аля вспомнила первую… Тогда, в начале июля, получив целую пачку денег, смотрела на них слегка ошалело: это ей? Это она за-ра-бо-та-ла? Да? Да! Да! И решила: маме будет приятнее, если Аля не деньги положит на стол, а подарки. Магазины были полны товаров, а покупателей нет, никого не интересовали платья, туфли, сукно, все бросились за продуктами… Аля купила маме темно-голубую кофточку, к голубым ее глазам, а себе красный беретик. Деньги все же остались. Это маме на хозяйство. Шла по Малой Бронной такая счастливая, не могла сдержать улыбки, а вернее, не знала, что улыбается. Люди оглядывались, кто-то ворчал: