Малая Бронная - [39]
— Проводила? — спросила Катя, и все отложили рашпили.
— Да. Всем привет.
— Ой, девка, нет все же в тебе сердца, ехала бы с ним, он ведь небось замуж звал, — не утерпела тетя Даша.
Миля, трудолюбиво работая, тихо упрекнула:
— Чего ты, Даша, напала. Для него Аля — мечтание, какая она жена? Девчушка. Пусть другую ищет.
Вынув платок, Катя не крадучись утирала слезы:
— Мой Иванов сказал, через две недели поедут…
— И правильно сделал, долгие проводы, лишние слезы, — погладила Катю по плечу тетя Даша. — Эх, девки, у каждого своя судьбина, и от нее не отвертишься.
Аля с силой давила на рашпиль, тревожные мысли не уходили: если и вправду судьба? Какая же она у нее, у Игоря? Сведет ли их? Лучше не думать, все, все.
19
Пришлось сказать маме все: об эвакуации завода и расчете.
— Когда же?
— Завтра.
— Ничего, подумаем, как дальше жить, лишь бы здоровенькая ты у меня была, — сказала мама ласково.
Вроде не расстроилась. И вот наступило это завтра, отработала точно половину октября и за расчетом. Вышла во двор, а Славик уже ждет, еще вчера договорились вместе отправиться на завод в последний раз.
— Пошли? — невесело заглянул он своими ребячьи-ясными голубыми глазами ей в лицо. — Жаль завода, да?
— Угу. И куда теперь? Заводы эвакуируются, а которые на месте остаются, укомплектованы.
— А моя мама Зина собралась на трудовой фронт.
— Когда?
— Через три дня все от домоуправления едут, она вот тоже.
— Слушай, давай и мы, а? — теперь уже Аля заглядывала ему в лицо.
— Ладно. Только у меня послезавтра еще одна попытка в военкомате.
— А у меня, — словно толкнуло Алю, — будет первая!
— Ты-то чего там потеряла?
— Что и Соня. В общем, обсуждению не подлежит. Решено и подписано. Пошагали.
Утро свежее, даже прохладное, сухое, но бессолнечное, несимпатичное какое-то. Ветра нет, тихо, а кажется, будто кругом мельчайшая пыль, воздух вроде сероватый.
Поравнялись с черным ходом первого номера, а навстречу семенит разнаряженная, в шляпке с полями, лихо надетой набекрень, Мачаня и держит за руку девчушку лет четырех, тонущую хлипким тельцем в просторном новом пальтишке. Ребята поздоровались, Аля спросила Мачаню:
— Когда приедет Натка?
— Возжелала самостоятельности, заведует здравпунктом и готовится к замужеству, — ответила Мачаня со своей заученной улыбкой.
Похлопав от неожиданного сообщения глазами, Аля спросила:
— От Горьки есть письма? — Мачаня отрицательно качнула шляпкой, и Аля, вздохнув, присела перед девчушкой на корточки. Та заулыбалась бледными губками, общительная:
— Ты кто такая?
— Я Люся, дочка, — с готовностью ответила девчушка.
— Чья же ты дочка?
— Мамина, — прижалась впалой щечкой к руке Мачани. — Она меня искала долго-долго и нашля.
— Где? — удивилась Аля.
— В детдоме, разумеется, — улыбнулась Мачаня. — Люська мне спасение от тоски и одиночества, все разлетелись: муж, сын, дочь, совершенно же одна! Ну и не выдержала. Детей-сирот теперь много, беженцы потерявшиеся, надо помогать… Ребенок — это такие хлопоты, такая ответственность. Но нам с Люськой вместе хорошо. Правда, детка?
— Плявда.
За спиной Мачани давно стояла Зина. Насупилась, сверлит ее недоверчивыми черными глазками. Мачаня еще раз улыбнулась и чинно повела «дочку» за калитку.
— Чем эта игра в дочки-матери кончится? Ребенок любви требует, а не улыбочек, — тихо проговорила Зина, — и тут же набросилась на Славика: — Чего прохлаждаешься? Заработал деньги, скорее получай. В городе-то вон что делается!
— Светопреставление? — засмеялся Славик.
— Вот, — потрясла Зина сумкой, тяжело обвисшей в ее крепкой руке. — Еле вырвала пять кило соли да спичек, толпа, хватают, бегут, и все к Казанскому вокзалу.
— И что же мы будем солить-поджигать? — все еще смеялся Славик.
— Беды с несчастьями, прости мне, господи. — И, легонько толкнув Славика по направлению ворот, почему-то сегодня притворенных: — Скорее вертайся, а то я думать буду.
— Иногда и подумать не мешает… — начал было Славик, но пожалел свою тетку-няньку. — Как получу, сейчас же домой, но учти, мам Зин, там очередина, общий расчет.
Она помахала рукой, ребята вышли на Малую Бронную через калитку. И остановились. По Малой Бронной, как при воздушной тревоге, гудел поток людей, но бежали не к бомбоубежищу, а к Никитским воротам. С узлами, чемоданами, детьми…
Две женщины проталкивались как раз мимо ворот, плача и ругаясь:
— Да не отставай ты, — обернулась та, что моложе, перекидывая пухлые узлы через плечо.
— Так ить не молоденька, — задыхалась, спеша, старшая. — И чемодан ровно камнями набит. А ты чего подхватила? Подушки, а ковер бросила! — Красное, распаренное лицо старухи зло передернулось: — Кабы сама наживала, а то свекровушкино-то не жаль!
— Да что это вы, мамаша, все ругаетесь, вот брошу вас.
— Брошу… Он те, муж-то, бросит.
— Во домострой! — хохотал Славик.
У молоденькой женщины плакал грудной ребенок, и она, раскрыв чемодан прямо на тротуаре, рылась в вещах, искала, может, соску или пеленку.
Двое стариков шли с рюкзаками, неторопливо, но и не медлили, эти, видать, хорошо подготовились.
— Куда это они все? — растерянно шепнула Аля, подумав о маме, может, сбегать к ней в институт?
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».