Малая Бронная - [26]
— Ты бы на кого-нибудь переключился, вон сколько красавиц сохнет по тебе.
— Я вот тебе никого не присватываю.
— Я же серьезно.
— Ты дурочка или прикидываешься?
— А в чем дело? — остановилась Аля, подняв брови.
— Вот в этом: больно гордая, — и он повернул обратно к заводу.
— Так обиделся, что забыл, куда идти? — смягчилась она.
— Правильно иду, на казарменное положение.
И пошел, круто так, чуть не налетев на тетю Дашу, такую широкую — и не заметил…
— Весь расстроенный парень, сам не свой, только бы плакать. Так не приучен, — вздыхала тетя Даша, шмыгая крупным носом.
— С чего ему плакать? Или на фронт берут?
— На фронт бы ему по нынешней его долюшке в самый раз, да не берут, большой мастер.
— Тетя Даша, что у него стряслось?
— Говорил сейчас Иванов своей Катюше: разбомбило у Димы хату, вот… и свекрови у тебя теперь нет, сама детишек вынянчишь, вот она война…
— А мне он ни слова…
— Мущщина настоящий… Восьмой год мы вместе с ним работаем, уже вроде бы и родные… совсем мальчишечкой пришел в цех, смышленый, уважительный, такой добрый…
Глядя на две резко блестевшие линии рельс, Аля не заметила, как человек увез тетю Дашу. Стояла одна, растерянная, виноватая. У человека такое стряслось, а она… И все же… Какая в войну женитьба для любого человека, а уж для нее и вовсе ни к чему.
А Диму жаль, очень, очень…
13
Письмо принесли, когда Аля выходила из дому, прямо в руки получила от почтальона. Рассмотрела его уже в трамвае. Номер полевой почты незнакомый, почерк тоже. Детский какой-то, буквы круглые, каждая отдельно. Вместо фамилии в обратном адресе закорючка. И не треугольник, а обычный конверт. Разорвала осторожно и первым делом посмотрела подпись: Соня!
«Дорогая подружка! Прийти не смогла, я уже на дисциплине. Работаю укладчицей парашютов, сама понимаешь, где».
А где? На заводе, который делает эти парашюты? Или на аэродроме? Раз полевая почта, значит, военная часть… аэродром.
«Все пороги обила, хотела на фронт. Взяли, а попала вот куда. И парашюты надо кому-то укладывать, но обидно. Реву, за что наш сержант Лида Нефедова ругается матюками хуже Мухина, но мне почему-то от этого легче. В гражданке меня бы не посмели так утешать. Но не думай, я не сдаюсь, хожу на военную подготовку, у меня обнаружили снайперский глаз. Доберусь до фрицев, сквитаемся, за погибшего в ополчении под Вязьмой папу. Как вы трудитесь? Валька все спит во время налетов? Вот Дима — парень что надо, после войны выходи за него замуж. Всем приветы. Пиши, мне все интересно. Соня».
Вот уж Соня не думала о цензуре! И ни одного слова не вычеркнуто, хотя штампик «просмотрено» оттиснут в конце письма.
Укладчица парашютов… Что важнее: делать гильзы или укладывать парашюты? Где Соня нужнее? Везде, но там перспектива, будет снайпером. Какая она молодец!
Из проходной завода навстречу Але — первый поток после ночной смены. Среди людей и Славик:
— Цела Малая Бронная? — спросил как-то невесело и глаза отвел.
— Цела. А тут что, бомбило? — обеспокоилась Аля его непривычной хмуростью, вроде огорчен, а не говорит.
— Ни одной бомбочки! Я помчался, там няня Зина извелась небось, каждый раз встречает, как воскресшего… — и убежал.
Даже о Соне не успела ему сказать. Торопилась по заводскому двору, а он такой сегодня светлый, залит солнцем… И вообще, это не двор, а несколько улиц с укатанными асфальтом дорогами, по сторонам которых красно-белые, большеоконные торцы цехов, похожие на острокрышие жилые дома. За торцами, в которых размещались управленческие службы и бытовки, тянулись длинные тела цехов, но с дорог их не видно и похоже на городок. За побеленными кирпичными бровками увядали георгинчики, желтела трава… не до цветочков людям.
Возле своего цеха увидела начальника. Богданов осунулся, потемнел лицом. Вчера к концу смены явился с целой свитой. В руках список. Рыжий, лохматый Иванов слушал его, кивал Мухину, и тот ставил мелом галочки на станках. Аля свою галочку тронула пальцем, мел посыпался, она будто дрогнула, вот-вот взлетит.
Спросила Катю, что это значит:
— Обычная профилактика, какой станок наладчикам проверить, чтоб не наработали до поломки.
И правда: где крестик чертили, где минус, а на ее полуавтомат галочку поставили. Что ж, она его бережет, работает аккуратно, галочка, наверное, хорошо, не нужен ремонт, это же не минус.
У табельной доски топчутся токарята, и Аля не удержалась, хвастанула:
— Соня с фронта письмо прислала. Могу дать адрес.
Кто-то из токарят стал записывать, а Дима вспылил:
— Паршивых девчонок на фронт, а таких бугаев, как я, берегут!
Ух, злой! Но еще вчера Аля ответила бы на «паршивых девчонок» дерзостью, а сегодня — нет, у Димы и так черно на душе. Но утешать не могла.
Побежала к своему полуавтомату, а его нет! Она словно споткнулась о пустоту. Один фундамент. С метинами на местах креплений, вывороченными кирпичами, которые аккуратно сложены посредине, а крошка выметена, чисто… Что же это? Огляделась. И полуавтомата Сони тоже нет. И вообще ни одного полуавтомата в цехе.
Поискала глазами Иванова, не видно. И Мухин отворачивается. А она как пришибленная, будто у могилы… В груди поднимается что-то горячее, бурное… возмущение. Догнала Мухина, схватила за рукав потрепанного пиджачка:
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».