Малая Бронная - [14]

— Мачаня хвасталась, любящий сынок каждый день писать обещал, а тоже ничего…

— Дед Коля вчера белье развешивал на чердаке… Я бы помогла, но он ведь какой…

— Они все трое сами все умеют. А сегодня-то мы с дедом зажигалки тушим, а Барин с Федором в убежище спрятались. Смешно.

— Смешно, да не очень, — вздохнула Аля. — И Нюрка с Нинкой в убежище, и близняшки… а если бы и мы все? Сгорели бы, как те гуси Музкиного папаши. Ну их… Тебе трудно в Щербинке?

— Знаешь, больных совсем нет, если и приходят, то одни симулянты, за справкой, чтобы мотнуть подальше. Сейчас не до болей, некогда. И ведь пятьдесят процентов болезней от мнительности, это установлено. Приедешь ко мне?

— Конечно, как узнаю, что Горька письмо прислал…

— Или Игорь… Что это так светло?

— Луна… Красиво.

— Туда бы… там не убивают.

Двор облит лунным сиянием, видны клены и тополя, даже силуэты заброшенных цветов перед сторожкой Семеновны.

— А пахнет, как осенью, горелыми листьями, — подняла голову Аля, вглядываясь в вершины деревьев.

— Зажигалками листья попалил фашист. Когда же все это кончится!

Аля вспомнила слова мамы, что все только началось, но промолчала.

7

Письмо! Такими набита сумка почтальона, Аля сама видела. Треугольники, треугольники… И это — бумажный треугольник. И почерк Игоря. Как всегда, ей лично, не только фамилия, но и инициалы. И обратный адрес из пяти цифр, а на конце еще и буква. Полевая почта… Почему именно полевая, а, скажем, не лесная? Какие глупости лезут в голову! Значит, так нужно. И только тут призналась себе, что медлит развернуть треугольник, почему-то страшновато… он же оттуда, с фронта.

Осторожно раскрыла листок. «Здравствуй, Алевтина!» Наконец-то это «здравствуй» дошло до нее! И обычное его обращение к ней полным именем, все привычно, все, как было. «Я здоров, а следовательно, и жив». Все. И вопросы: «Как мой дед? Где ребята? Что делаешь ты на работе? Привет маме. Жму руку. Игорь».

Ничего себе, расщедрился на три строчки. Дождалась. Но ведь сама хотела два слова, всего два… И все же… не такое же скупое, даже пустое, ни о чем не говорящее. Что это с ним? Не хочет писать? Кто ж принуждает, она может и у деда Коли узнать, что здоров, а значит, и жив. Стало трудно дышать. Что это, обида? Да. Словно ударили ни за что…

Аккуратно сложила письмо треугольником. Сидела не шевелясь, перемогая обиду. Столько лет вместе, «познакомились» чуть не со дня ее рождения, выросли рядом, ей ли не знать Игоря? Не мог он стать вдруг таким чужим, таким сухарем. Но ведь вот оно, доказательство очерствения, треугольник с тремя строчками его размашистых букв. И все же не верилось.

Она перечитала письмо, даже слова посчитала: двадцать три. Перевыполнил ее желание по-стахановски, на двести процентов. Чего ж еще? И вдруг увидела под текстом, под его такими знакомыми буквами имени, почти у края листка, слабо оттиснутые герб, а под ним печатные буквы: «Просмотрено военной цензурой», а еще ниже цифры — 365. Аля внутренне сжалась от этого фиолетового штампа и мгновенно поняла Игоря. Нет, он не боялся написать все, как там у него на фронте есть. О фронтовой трудной жизни открыто писали газеты, рассказывала кинохроника, говорило радио. Просто не смог, зная, что чужие глаза прочтут строчки, адресованные только ей. И Але стало неловко при мысли, что и ее письма кто-то прочтет до Игоря, и поняла: ее строчки будут не менее скупыми и сдержанными. Скованность перед этой безликой, многоглазой цензурой останется у нее надолго. Откуда ей было знать, что люди, читающие переутомленными глазами бесконечные строки чужих писем с такими разными почерками, не враги и никогда не встретятся ей, опасаться и стыдиться их нечего. Они просто выполняют свой долг. Возможно, все эти письма воспринимаются ими как одно огромное письмо о бедах, разлуках, смертях и редких в этом потоке горя радостях. Зачем же им впитывать столько боли, этим цензорам? Недаром же вышел указ о паникерах, и есть военные тайны, которые нельзя сообщать в письмах, и не только в них.

И вновь перечитывая письмо Игоря, Аля сквозь строчки улавливала их истинный смысл. Раз не пишет, что ему хорошо, значит, трудно. Он на фронте, а там легко быть не может. Но здоров, обратный адрес не госпиталя, не ранен. Он уверен, что она не сидит сложа руки: «Что делаешь ты на работе?» Она улыбнулась. Помогаю фронту… вместе с дедом Колей. Так и надо ответить. И цензуре спокойно, и ему понятно. Какое счастье, что они со Славиком на заводе! Это же второе место после фронта, делать оружие… «Как дед?» Знает, что старый не напишет, если ему худо, тут они одинаковые. Здесь Игорь просчитался, если и будет что плохое, она ни за что не пошлет плохую весть на фронт. Но дед Коля в норме. А вот адреса ребят отправит, сегодня же сходит к Мачане и Музе.

Пришла мама с работы, спросила, кивнув на треугольник:

— Как там он?

— Все хорошо, тебе привет, — с легким сердцем ответила Аля.

Мама пошла на кухню варить пшенную кашу, Аля же помчалась через черный ход к Мачане. В первом номере тишина. Здесь всегда так было. Сначала Аля заглянула к деду Коле. В большой, как и раньше, неуютной комнате обычная чистота. Дед Коля что-то зашивал, но при появлении Али спрятал под скатерть.