Малая Бронная - [15]

— Тоже получила? — догадался он, пряча довольную улыбку в сивые усы: внук в один день написал обоим.

— Коротенькое очень, — вздохнула Аля. — Дедуня, давайте помогу, шить я умею, правда, правда…

— Знаю. При такой матери, да не уметь… Только солдат все должен делать сам. Так и сына, и внука выучил. А письма… Мне тоже две строчки. Бои. И болтливый солдат врагу находка.

Склонив голову набок, Аля полюбовалась на упрямца, больше похожего на ребенка: я сам, я сам! Трудно ему с покалеченной в гражданскую войну ногой, и года, наверное, немалые, почти совсем седой, лицо в глубоких резких морщинах, ссутулился. Вздохнув, Аля распрощалась и пошла к Мачане.

Ну, тут другое дело. Ковры, вазы, пахнет кофе, которого Мачаня ни за что не предложит, она и раньше не приваживала соседских детей, да и своих не баловала.

Маленькая, чуть не по пояс Горьке, карманная мама, так он ее называл, нарядная, красиво причесанная, похожая на куклу, правда, слегка облезлую, Мачаня заулыбалась:

— Вспомнила Егорушку? Спасибо, мне это приятно. Прислал весточку, как же не написать маме?

Но письма не показала, Аля рассердилась, но сдержанно попросила:

— Пожалуйста, дайте адрес, Игорь с фронта просит. — И испугалась: может, Мачаня хвастает, а никакого письма от Горьки нет?

Но Мачаня неохотно встала с дивана, взяла с пианино резную шкатулку, достала треугольник письма. Сама же нашла клочок бумаги, собственной рукой переписала адрес.

— А нам он ничего не передает? — думая о Натке, спросила Аля.

— Как же, как же, всем привет.

Не спрашивая ни о Натке, ни о ее отце, все равно толком ничего Мачаня не скажет, Аля убежала.

Уселась за своим школьным столиком за письма. Из кухни пахло кашей. Как это она раньше не любила пшенной каши? Такая вкуснятина!

Только вывела адрес Игоря на конверте, без стука влетела Нюрка, схватила Алю в охапку, руки железные, длинные, прямо обезьяньи, словно на деревьях на них висела…

— Пойдем-ка, дельце есть… и лепешечки, Федя испек, ты их раньше жаловала!

И втащила в свою комнату, усадила за стол, на нем миска с румяными толстыми лепешками, Это не пшенная каша на водице… И чай крепкий, с сахаром.

— У вас праздник? — спросила Аля, уплетая воздушные, сытные лепешки.

— Ты ешь… Дело у нас, — Нюрка нервно пригладила ладонью свой черный перманент.

Только тут Аля заметила, что хозяева и не прикоснулись к лепешкам и чаю, отодвинула чашку.

— Федя, как назло, руку обжег, — кивнула Нюрка на замотанную тряпицей руку Федора. — А я грамотей плохой. Напиши одно заявленьице, ладно? — Аля кивнула, ей стало стыдно за лепешки, и так бы написала, без них. — Вот бумага, ручка, чернила. Давай: в милицию…

— Я же тебе сказал — в прокуратуру, туда вернее, — и высушенное жаром плит лицо Федора передернулось нервным тиком.

— Пиши: прокурору.

— От кого и адрес полагается, — попридержала ручку Аля.

Нюрка переглянулась с мужем:

— Все проставим в письме. Давай дальше. Заявление. Посередке, правильно, — одобрила Нюрка, нависнув над Алей. — Пиши: повар вагона-ресторана Федор Краснов сделал недостачу, большую, об чем сообщаем. Примите меры. Недостача пятьсот рублей. Он гуляет, соседи подтвердят, проживают вместе на Малой Бронной… — Нюрка передохнула. — Поставь номер нашего дома и квартиры. Число, месяц, год.

— Двадцать третье июля сорок первого… Кто подпишет? — подняла голову Аля.

— Это мы сами. Иди, спасибочки, возьми для матери остальные лепешки.

Но Аля постеснялась, не за что же. А мама сразу спросила, потянув носом:

— Да от тебя Федоровыми лепешками пахнет!

— Угостили…

— Кашу не станешь есть?

Посмотрев на бледно-желтую кашу в маминой тарелке, Аля подумала: почему это соседи разугощались лепешками? Не такое сейчас время, да и Нюрка после той, всеобщей гулянки с соседями и корочку даже мальчишкам не предложила. И тут ахнула:

— Письмо-то я на дядю Федю написала!

— Какое письмо?

— Что у него большая недостача в ресторане… — почему-то перешла на шепот Аля.

Глаза мамы вскинулись на Алю, миловидное лицо сразу стало чужим, далеким каким-то, губы побледнели, медленно синея. Аля бросилась за лекарством, подала маме рюмочку с каплями, но она оттолкнула руку дочери:

— За лепешки… ужас! Ни-че-му не научила девочку. Знал бы отец… — и заторопилась из комнаты, забыв даже дверь прикрыть.

Чуть погодя Аля услыхала горланящую Нюрку:

— И пусть, правду мы. Не отдам!

— Отдашь. Я тебя привлеку за совращение несовершеннолетней.

— Да подавись ты этой бумажкой! Сами справимся, без грамотеев.

— Пишите хоть иероглифами, но никого в свою грязь не тащите.

Вернулась мама раскрасневшаяся, со злополучным заявлением. Тут же сожгла его в чугунной пепельнице.

— Никогда не пиши доносов, это подло.

— Я просто не сообразила… да еще на самих себя, дико же.

— Мозги у человека, чтобы думать, — устало ответила мама.

Подавленная, Аля села за письма, но уже без прежней радости. Мама легла. Дышит ровно, успокоилась. Заклеив конверты, Аля все же спросила:

— Мам, а зачем они на себя пишут? — Но мама спала.

Как она устает! Ей бы на пенсию, а тут война. И до войны она все пила капли, ходила медленно, но работала. Сама же Аля бегала в школьницах. Пенсию за папу получала… А могла бы работать и в вечерней школе… И помогать не только мытьем полов да стиркой. Мама не давала, приговаривая: