Малая Бронная - [119]

— На мине в поле подорвался. — Он не отпускал ее руку, будто боясь, что, не дослушав, Вера уйдет. — Цветов пошел нарвать для такого дня, отца порадовать. Нет больше Володечки. — И опять заплакал, но уже тихо, с обильными слезами. У порога переминались два милиционера, товарищи Федоренко, вскоре вошел Марк Франкин и растерянно заморгал на плачущего Федоренко. Вера вышла, нужно было что-то делать, организовывать. Гроб, поминки, могилу вырыть, а она не представляла, с чего начать. В кухне уже хлопотали соседки Ивана Лукича, переговаривались, решая что-то, его товарищи. Среди суетящихся во дворе женщин Вера увидела Анюту Глушкову.

— Ты зачем здесь? Петр Иваныч тебя ждет, весь город обыскал, а ты вон где, иди-ка, тут без тебя справятся.

— А ты?

— Я следом, потихоньку. С парнишкой вот только прощусь, нет сил смотреть, как отец убивается! Вот война кончилась, а сколько еще из-за нее людей погибнет, мальчишечек вот таких!

Вера бежала домой по сумеречным улицам Песчанска и хотела только одного: все забыть, ни о чем не думать. В темной комнате Петя обхватил ее и, крепко прижимая к себе, стал торопливо и жадно целовать глаза, губы, шею.

— Наконец-то!

— Петя, хороший, милый, — шептала Вера, чувствуя, как все страшное уходит, отступает от нее, оставляя только радость, только тепло его рук и губ.

— Уж сегодня я от тебя не уйду, — словно отвечая ее мыслям, бормотал Петя…

Счастье захлестнуло Веру. Она с трудом дожидалась вечера. Скорее, скорее быть с Петей видеть его милое лицо, слышать звонкий голос, ощущать на себе его влюбленный взгляд. Он был таким ласковым, добрым, так ясно и хорошо все казалось рядом с ним, что Вера забылась. Она чувствовала себя совершенно счастливой и откровенно говорила:

— Петенька, ты как солнце, согрел и обласкал, мне так хорошо!

— Кому лучше, это еще вопрос, — посмеивался он.

Вечерами они бродили вдоль берега Песчанки или уходили через мост в лес. Петя всегда находил что-то необычное: яркую бабочку, огромный цветок или причудливо изогнутый ствол березы. Он знал много стихов, пел своим звонким голосом песни, почему-то пионерские: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Умел развести костер, испечь в золе картошку. А однажды сказал:

— Вот дадут отпуск, повезу тебя к свекрови.

— К кому?

— К моей маме. Она тебя заставит печь хлеб, доить корову и кормить поросенка!

— Боюсь! — дурачилась Вера. — Коровы боюсь.

— Так и быть, заступлюсь за тебя, трусишка. А корова у нас: «Дряхлая, выпали зубы, свиток годов на рогах».

— Ты знаешь Есенина?

— «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу». Или вот: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!»

— Еще! — требует Вера, и он читает:

— «Ах, и сам я в чаще звонкой увидал вчера в тумане: рыжий месяц жеребенком запрягался в наши сани»…

И вот все оборвалось. Точно пятнадцатого июня пришел приказ о переводе Веры в областную прокуратуру. Веру словно ледяной водой окатило. Сдать дела было недолго, управилась в один день. Лучинниковы хотели устроить проводы, но Вера отказалась, надо было уехать без шума, постараться, чтобы ничего не узнал Петя. В последний вечер она ушла с ним в лес. Они долго плутали по сосняку, потом вышли к реке и сели отдохнуть. Петя положил голову ей на колени:

— В воскресенье пойдем расписываться.

— Зачем тебе это?

— Для порядка. Или ты не хочешь иметь сына?

Сын ему понадобился, ничего-то он не знает.

Он приподнялся и обнял ее за шею, заглядывая в глаза.

— Смешной ты мой, сколько же тебе нужно детей?

— Трех.

— Какой жадный!

— Да вот. Так договорились на воскресенье?

Вера поцеловала его, чтобы не отвечать. Всю эту ночь она не спала, прислушиваясь к дыханию Пети, с болью ощущая, как уходят последние счастливые минуты. Но разве это счастье, когда сердце сжимается от горечи близкой разлуки? И все же так хорошо знать, что Петя еще рядом, что, проснувшись, он будет сразу искать ее глазами, улыбнется и скажет что-нибудь неуклюже-ласковое…

Утром Вера подписала акт сдачи дел и, отдав свои ключи от прокуратуры Шуре, пошла в ветеринарную лечебницу. Петя был в профилактории, большом сарае без крыши, — от всех помещений лечебницы остались только названия. Петя сосредоточенно возился с ногой большой рыжей лошади. Потом он стал бинтовать ногу одной рукой, другой держа тяжелое бурое копыто. Лошадь терпеливо стояла на трех ногах, кося лиловым глазом на Петю и вздрагивая всей кожей. Но вот Петя осторожно поставил забинтованную ногу лошади и, разогнувшись, увидел Веру.

— Что случилось?

— Разве у меня такой пожарный вид? Пришла сказать, что сейчас уезжаю.

— Надолго?

— Н-не знаю.

— Ты уж обратно поскорее, ладно? А почему такая?

— Какая? — постаралась улыбнуться Вера.

— Пасмурная. Устала? Не ездий, моя хорошая, а?

— Невозможно. Ты ночуй у себя.

— И когда я буду женатым?

— Мне пора.

— Ну хоть поцелуй, — шепнул он, оглядываясь, но, кроме рыжей лошади, никого не было. Вера выбежала, еще долго чувствуя жар его губ и всеми силами сопротивляясь охватывающей ее тоске. Распрощавшись со всеми в прокуратуре, Вера пошла к Смирновой.

— Не нравится мне эта поспешность, — сказала она, усаживая Веру возле себя. — А как же Петя? Переедет к вам?