Малая Бронная - [121]

Как только Мосягин ушел, Вера сунулась было к Одинцову с просьбой помочь ей, но тот бесцеремонно отрезал:

— К черту, я не нянька, нечего было лезть в эту яму.

Вера круто повернулась от стола и уставилась в окно. Что ж, он прав, она ничего не смыслит в тяжбах, разделах, жалобах. Но отступать некуда. Придется сидеть и сидеть за ворохами этих нудных бумаг. Одни почерки могут свести с ума. Стелющиеся, прямые, как палки забора, круглые, дрожащие, в завитушках, бисерно-мелкие, даже детские. А как пишут? Иногда, чтобы добраться до сути дела, нужно прочесть листов пять ненужных подробностей. К Одинцову Вера теперь не решалась обращаться, а Мосягин целыми днями пропадал в суде. Нужно справляться самой, и она сидела вечерами, часто до глубокой ночи, все равно идти некуда. Уставала очень, но это было благом, некогда копаться в своих невзгодах. Как-то ей пришлось два дня разбираться с одним делом, но она так и не знала, какое дать заключение. Запутанное дело об алиментах. Жена с ребенком была на оккупированной территории, она стала экономкой немецкого генерала. Муж не мог пересылать ей алименты в течение нескольких месяцев. Суд вынес решение о взыскании, а муж не согласен, куда же было посылать? Вера подняла все инструкции и постановления по вопросам взыскания алиментов, выходило: надо взыскивать, а она не чувствовала себя убежденной в этом. Уйдя в столовую, она оставила дело у себя на столе, когда вернулась, дело исчезло. Может, положила в шкаф да запамятовала? Решила поискать попозже, отвыкнуть от него, потом посмотреть заново, иногда это помогает. Наутро обнаружила пропажу у себя на столе. К обложке прикреплен обрывок бумаги с тремя словами: «Истек срок давности». Вера даже в ладоши захлопала, так это было просто.

— Кирилл, вы доброе чудовище! — растроганно благодарила она.

Он только качнул огненными вихрами, но с этого дня они подружились, даже в столовую ходили вместе. Там он свирепо рычал:

— Не борщ, а телячье пойло, а котлета? Это же подметка! — И все до крошки съедал.

Но помогал Вере редко, только когда она совсем в тупике оказывалась. Мосягин все обещал:

— Вот привыкнете, оглядитесь, и поведу вас в суд.

— За ручку, — ехидно заметил Кирилл.

— Кирюшу туда пускать нельзя, грубиян невозможный, сами видите, только раздразнит стороны и судей.

— Зато ты перед всеми танцуешь. А результат тот же. Лекарство есть лекарство, и нечего разбавлять его сахаром, только доза увеличится и лечение затянется.

— А тебе все с плеча рубить, дровосек!

Их перепалки забавляли Веру и подогревали доброе чувство к Кириллу. Мосягина она уже считала лентяем, но когда сказала об этом Одинцову, тот нахмурился.

— Зря торопитесь с оценками. Мосягин знаток процесса и редкостный оратор…

В это время вошел Мосягин и всплеснул ручками:

— Что я слышу? Хвалу себе!

— …Льет слова, как елей в душу святого.

— Кирюша, ты неисправим. Наказываю тебя судебным заседанием. Вот дельце, разберись — и в суд. — И выложил на стол двухтомное дело. Принимая его, Одинцов мрачно сказал:

— Месть добряка страшна.

Примерно через месяц, в дождливый июньский вечер, Вера сидела над делами. Посмотрев в окно, Кирилл заметил:

— Идти все равно надо. А вы что корпите? Славу зарабатываете?

Вера не ответила, он вышел. Вскоре дверь вновь скрипнула.

— Что, не решились идти под дождем? — Вера подняла голову и еле сдержала радостный крик. На пороге стоял Петя. Взять себя в руки оказалось более чем трудно, и, чтобы не выдать волнения, она молчала. Петя ничуть не изменился. Тот же длинноватый нос, глубоко сидящие зоркие глаза и светлая волна волос над чистым лбом.

— Здравствуй, Верок, — голос его прозвучал робко, приглушенно, так не похоже на прежнюю манеру говорить свободно и громко.

— Здравствуй.

— Мне бы поговорить с тобой… можно, я провожу тебя?

— Мне некуда идти.

Петя вздрогнул, опустил глаза.

— Смирнова сказала, что ты пожалела меня. Объясни.

— Не надо. Лучше оставить все как есть.

— Для кого?

— Для тебя… для нас обоих.

— Та-ак. — Он стоял у дверей, помахивая фуражкой, погодя надел ее на голову, сказал медленно, точно подытожил: — Ты похудела, одна в чужом городе, без квартиры.

Вера промолчала, да и что было говорить? Все правда.

— Понимаю, словами делу не поможешь. До свидания. — И вышел.

Вера прикрыла глаза рукой. Посидев так несколько времени, она опять принялась листать дело, но буквы прыгали перед глазами. Она встала, распахнула окно в ночную тьму. Потом обернулась. Дверь плотно притворена, тишина. Да был ли Петя? Или это ей пригрезилось от одиночества? Из окна шла душная влага, Вера пошарила в ящике стола Одинцова, нашла папиросы, хотела закурить, не оказалось спичек. Пошла к сторожихе. Старуха вязала при свете каганца чулок, еще не хватало лампочек, да и проводку не полностью отремонтировали. Вера прикурила и села возле сторожихи. Добрая жалостливая женщина, она каждый день сообщала Вере, в каком кабинете свободен диван, в прокуратуре всегда ночевал кто-нибудь из командированных.

— Измаялась ты, девонька, — вздохнула старуха, глянув на Веру слезящимися глазами. — Подыщу-ка тебе квартиру.

И подыскала, но не квартиру, а каморку с протекающей крышей. Вера была ей благодарна и за это, по крайней мере можно выспаться раздетой. Лето выдалось жаркое, душное, и Вера спала с открытым оконцем, а идти с работы было далеко, распотеется, да под умывальник. Однажды утром не смогла поднять голову, точно свинцом налило. Пощупала лоб — жар сильный. Заболела. Стало обидно, летом — и простыла! Два дня прометалась в жару, на третий пришла сторожиха прокуратуры узнать, почему не на работе, и подняла тревогу. Веру перевезли в больницу.