Малая Бронная - [109]

— Ну, а о делах решили умолчать? Хворый, немощный, так?

— Какие там дела, ни одного стоящего, — отговорилась Вера.

— Это вы зря. За любым делом люди. Самый неважный для дела свидетель, вернувшись от нас, раз десять расскажет, как он отвечал, что было, даже как вы посмотрели. Ни одного слова не пропустит, критика самая строгая.

Убедившись, что дочка уснула, Лучинников положил ее на свою подушку, взял чашку, стал пить, продолжая начатый разговор.

— Быть следователем, пожалуй, самое нелегкое из всех юридических дел. Призвание — основа. Иначе ничего не выйдет. Взять хотя бы меня. Я же бухгалтером работал, финансист по образованию. Всю жизнь помнить буду, как вызвали меня к прокурору первый раз. Что, думаю, я наделал? Скверное это чувство, когда не знаешь, зачем тебя вызывают в такое учреждение. Оказывается, решили меня послать на ревизию в лесокомбинат. Не могу, говорю, у меня через неделю свадьба. Управишься, отвечают, поезжай, дело не терпит. А там затянулось, юлят, выворачиваются. Заело меня, и раскопал-таки их тайники. Чуть холостяком не остался. Родня у Зины строгая, хотели проучить. Легкое ли дело, к свадьбе все готово, а жениха нет! Зинуша заступилась. С тех пор пристрастился я к каверзным ревизиям. Тут райком комсомола и послал меня в юридическую школу. Зинуха моя в слезы, я с нею сокрушаюсь, а сам рад до чертиков. Два года переписывались с нею, как кавалер с барышней. Я парень не промах, знал, кого привораживал! — озорно подмигнул он.

— Не хуже тебя и другие сватались, — заметила Зина, наклоняясь и прижимая румяную щеку к взмокшему его лбу.

— В том и дело, что не хуже, а выбрала меня, — самодовольно засмеялся он и потрепал ее по округлому плечу. — А теперь вот мучаешься с хворым.

— Жар немного спал, мучитель, на поправку идет дело. — Зина вытерла ему лоб и наполнила опустевшие чашки.

Вере нравится уважительно-шутливое обращение Лучинниковых друг с другом. У них все прочно, обжито, начиная от широкой кровати и самовара и кончая их спокойно-уверенной любовью. В комнате чисто прибрано, пахнет мятой и яблоками, на Лучинникове свежая рубашка, а сама Зина в теплом платье, статная, подобранная и такая уютная. Уже поздно, и Вера неохотно прощается, так и не поговорив о деле.

— Спасибо тебе, — торопливо шепчет Зина перед тем как закрыть дверь.

— За что же? — недоумевает Вера.

— Шла-то с делом, а пожалела его, плох мой Алеша, душа болит, Веруня, — всхлипнула Зина в темноте.

— Он же сильный, пройдет это, я завтра поговорю со Смирновой, консилиум устроим, вызовем специалистов, — утешала, как могла, она Зину.

— Ты заходи почаще, ему это как лекарство, не может без людей.

— Приду, конечно, приду.

6

Дело по Дубковскому пункту Заготзерно прокурор все еще держал у себя. Вера решила потолковать с Шараповым. Он горяч, но с немалым опытом.

— Семен Иванович, вашего совета прошу по делу Стегачева, — без предисловий приступила она к делу.

— Свернете вы себе шею на этом деле, — ответил Шарапов. Это так не вязалось с его прежними советами, что Вера опешила.

— Что же вы предлагаете?

— Предложений не имею. А вам вот занятие: поезжайте со Смирновой в Сретенку, там труп в снегу обнаружили.

— Я вас не понимаю.

— Это о Стегачеве, что ли? Тут я пасую. Высокие сферы пусть разбираются. Так вы не медлите, поезжайте.

Вера оделась потеплее и поехала за Смирновой. Увидев Стрелку, Смирнова простонала:

— Верочка, я не могу ехать на этой зверюге!

— Да смирнее Стрелки нет никого на свете, — заступилась за свою любимицу Вера.

— Ну хорошо, только не гоните под горки, — неохотно согласилась Смирнова, усаживаясь в санки и закутываясь в тулуп. Ехали долго. Вера то и дело выскакивала из саней и, согреваясь, бежала рядом с лошадью. День был солнечный. Слепящая белизна полей утомляла, восточный ветер основательно нахлестывал лицо, черные лоснящиеся бока Стрелки заиндевели. Но вот показалась вдали деревня. Не доезжая до Сретенки, они увидели трех мужчин. Заметив лошадь, люди стали посреди дороги, давая знак остановиться. Вера помогла Смирновой вылезти из санок, и они подошли к небольшому сугробу у самой дороги. Прямо из него торчала голая, иссиня-желтая рука.

— Почему же не отрыли сразу? — спросила Смирнова мужчин.

— Отрывали, да мертвый. Потом присыпали снежком.

— Для чего же? — удивилась Вера.

— Для следователя, — вздохнул один из них, горбоносый, в башлыке. Вера с трудом подавила улыбку.

— Ну, давайте лопаты, освободим его. Вы узнали, кто это? — спросила она у горбоносого.

— Да Сорока это, известный пьянчужка.

— Не слушайте его, — возразил горбоносому парень в армейской ушанке, пятясь от трупа. — Сорока — это прозвище, а так Волков он, Григорий Петрович.

— Заступник, — насмешливо протянул горбоносый. — А сам боишься своего Григория Петровича. Дядька это его, — пояснил он Вере. — Ну-ка, племяш, подхватывай за ноги, ложи в сани начальству. Куда везти-то?

— К нему домой, — ответила Смирнова, и все медленно пошли за санями. Горбоносый мужик охотно рассказывал:

— Пьянчуга и болтун был, царство ему небесное, за это и прозвали Сорокой. Состарился, а все стрекотал. Была за ним заметинка, куда бы ни пошел, а ночевать домой попадал, хоть на карачках, а домой. Так и сейчас, небось домой ковылял, да притомился, сел закурить, вишь, и рукавицу снял, за кисетом лез. Сморил сон, и вот нет человека. Мороз-то не шутит.