Максим из Кольцовки - [5]

* * *

Самым любимым уроком Максима в школе стало пение, которое преподавал поп Василий. Вначале тянули хором молитвы, при этом мальчишки старались равняться по Максиму. И как они ни фальшивили, сбить его не могли. Изредка пели и русские песни, простенькие.

Когда приступили к изучению нот, перед Максимкой словно окно распахнулось. Смешные точечки с хвостиками, оказывается, и были теми нотами, по которым не только на слух можно выучить любую песню!.. Пять линеек, на которых размещались они, не всегда выходили у Максимки ровными, зато скрипичный ключ он выводил так красиво, что все ему завидовали.

Спирька пения не любил и старался под любым предлогом увильнуть от урока. А когда это не удавалось, пел громко и так фальшиво, что ему всегда влетало от учителя пения. Скрипичный ключ у него походил на крендель и размещался каждый раз на любых линейках, только не на тех, где ему следовало быть.

— Ведь ты рисуешь не ключ от замка, — сердился Максим, — а ключ к му-зы-ке.

— А на что мне твоя музыка, мне бы стрелять выучиться: бах-бах! — Спирька прикладывал к плечу воображаемое ружье и щурил глаз.

— А из чего «бахать» будешь?

— Вырасту, стану лесником, вот и ружье будет!

Максима отец Василий поставил солистом. Когда стали разучивать песню «Соловьем залетным», он должен был запевать. Батюшка, как всегда, заиграл вступление на скрипке. Раз заиграл — Максимка молчит, второй раз — опять молчит, стоит весь потный.

— У тебя что, горло перехватило?

— Не могу в ноту попасть, наверно, ваша скрипка неправильная.

Поп прикрикнул на Максима и смычком ему — по голове! Наутро все же поехал в город, показал скрипку специалисту, и тот определил, что она никуда не годится и что этой скрипкой людям только слух портить.

* * *

На лето братья подрядили Максима пасти помещичьих гусей.

Гуси со своими выводками бултыхаются в болоте, а он сидит на бровке, плетет из ивняка корзины, песни напевает.

К концу лета стало хуже. Поспел овес, и у гусей к болоту интерес пропал. Чуть Максим замечтается, гуси прямым путем в овес. Он с хворостиной за ними, да разве всех соберешь?

Из-за гусей и на занятия в школу опаздывал: ходил к приказчику за расчетом. А когда приказчику надоело, он спросил:

— Собственно, за какими деньгами ты ходишь? Разве не знаешь, что с тебя еще причитается? Возле дола гуси сколько овса потравили? А все по твоей вине, потому что больше песнями занимался, чем делом! Да и по счету в стае трех голов не хватает. Брысь отсюда!

Максиму было обидно до слез да и заработанных денег жаль. На них он рассчитывал сделать новые головки к сапогам, купить шапку-ушанку, материал на штаны.

…В школу опять пришлось идти в лаптях.

Пение теперь преподавал учитель Алексей Петрович.

Солистом Максим продержался не долго. После зимних каникул на первом же уроке пения выяснилось, что голос у него пропал.

— Ты что, отрок, курил? Может быть, пил? — спрашивал озадаченный учитель пения.

— Нет!

— Куда же твой голос девался? Иди в ряды!

Обида была невыносимая.

Дома Максим на все лады пробовал свой голос, но он ему не подчинялся — ломался, как у молодого петушка.

«Крышка», — подумал он и решил поделиться своим горем с Константином Николаевичем. Тот сразу понял, в чем дело, и успокоил мальчика: голос пропал временно, переходит с одного регистра на другой.

Так и вышло. К концу года Максим пел уже баском. Вскоре произошла встреча, бесповоротно определившая ход его мыслей.

Однажды, забежав к Константину Николаевичу, чтобы сменить книжки, Максим увидел в комнате незнакомых мужчин. Они сидели за столом, оживленно беседуя. Максим уставился на одного из них да так, что забыл даже снять фуражку. Тот сказал:

— А, маленький Шаляпин!

Максим снял фуражку и поклонился. Получилось, будто представился. Все засмеялись, а Максим растерянно сказал:

— Я не Шаляпин, а Михайлов, внук дедушки Михайлы!

— Ну, а меня ты знаешь?

— Знаю! Вы — Мартыныч. Вы поете больно ловко!

— Это только в бабки можно ловко играть, а петь можно хорошо или плохо, с душой или без души.

Учитель усадил Максима за стол, положил ему кусок пирога, а тому и пирог в горло не шел. Он не отрывал взгляда от Мартыныча, вспоминая, как, будучи с дедом в городе Ядрине, впервые услышал его. В церковном хоре он пел соло.

Постоянной работы Мартыныч не имел, жил то у бакенщика на Волге, то у рабочих на лесопилке, иногда ночевал у Харитона в маленьком чуланчике при кузнице, а теперь поселился у Константина Николаевича.

Максим под любым предлогом старался бывать на квартире учителя, чтобы повидать там Мартыныча. Тот, в свою очередь, заинтересовался мальчиком, часто заставлял Максима петь, порой сам подпевал ему, и так получалось у них хорошо да стройно, что на их пение собирались соседи.

И Спирьку полюбил Мартыныч. А тот, согретый душевным теплом, весь переменился: стал мягче и серьезней и с Максимом меньше спорил, старался во всем подражать Мартынычу. И к пению стал относиться с большим интересом.

От Мартыныча ребята узнали много интересного и поучительного: о жизни, о людях и, как казалось Максиму, о самом главном — о консерватории, где учат петь.

Максим твердо решил учиться пению, но братья сказали, что пора и ему идти в город, начинать плотничать.