Максим из Кольцовки - [14]

Вначале он проверил слух Максима. Остался доволен и тем, как читает Максим сольфеджио. Наконец, приступил к самому важному — пробе голоса. Морев поинтересовался, какая у Максима крайняя нота нижняя и какая верхняя. Голос Максима звучал только в половину обычного, но все же Мореву понравился, и он сказал, что голос с годами еще окрепнет и разовьется. Но когда узнал, что у него нет жилья, принять в хор отказался. Максим вышел. В передней его ждал Мокий.

— Ничего, голос у тебя подходящий, не расстраивайся. Тебя возьмут в любой хор. Мне тоже раз десять был дан поворот от ворот. Деваться-то тебе некуда?

— Некуда, — подтвердил Максим, машинально опускаясь на ящик.

— Постой! — вдруг спохватился Мокий. — Придумал! Иди пока в монастырский. Не монахом, конечно, — прибавил он, заметив на лице Максима испуг, — а вольнонаемным. Там будешь жить, и отец регент там хороший, я его знаю. Хочешь, дружить будем? — неожиданно предложил он Максиму. — Потом в один приход попросимся.

— Посиди тут, — распорядился Мокий и опять исчез за дверью. Максим заметил, что несмотря на высокий рост, несуразно длинные и большие ноги, Мокий умеет совершенно незаметно появляться в комнате и так же незаметно исчезать. Через несколько минут он вышел в узком, похожем на подрясник, пальтишке, в широкополой, бурого цвета шляпе. Распахнув парадную дверь, скомандовал:

— Вперед, отец диакон!

* * *

Вырвавшись на волю, Мокий словно переродился. Он прыгал, выкрикивая какие-то глупые, нескладные стихи, гонялся за воронами, клевавшими посреди дороги конский навоз. Потом, угомонившись, взял Максима под руку. Мимо проезжали деревенские санки, запряженные маленькими, покрытыми инеем лошаденками. Максим невольно всматривался в мужиков, сидящих в санях, в надежде увидеть знакомое лицо.

Веселое настроение Мокия передалось и ему. Затеплилась мысль, что жизнь все же не совсем плохая, ведь встречаются и хорошие люди, они уже многому научили его. Природа тоже не обидела, дала силу, наградила голосом, а у других ведь и этого нет.

— Сейчас свернем за угол, — сказал Мокий, — здесь всегда деревенские возчики стоят. Наймем, у которого лошадь получше, не пройдет часа — будем на месте.

— А деньги?

— Денег у нас хватит съездить туда и обратно раз пять! — В подтверждение Мокий вытащил из кармана пригоршню серебряных монет и стал пересыпать их из одной ладони в другую.

Приятели с удовольствием уселись в розвальни на рваную овчину. Коренастый, бородатый возница пристроился как-то по-особому, вприсядку, в передке и, громко крикнув, взмахнул промерзшими веревочными вожжами.

Оставив позади город, они въехали в лесочек. Мохнатая коротконогая лошаденка бежала бойко, позвякивая подвязанным под дугой колокольчиком.

— А знаешь ли ты, кого везешь? — обратился Мокий к вознице. — Священника и отца диакона!

Извозчик обернулся и, не скрывая усмешки, оглядел своих пассажиров. Максиму стало стыдно.

— Не веришь? — как ни в чем не бывало спросил Мокий, приподняв короткие прямые бровки, и предложил: — Хочешь, мы споем тебе «Херувимскую»?

Мужик опять ничего не ответил. Тогда Мокий привстал на колени и, откинув назад голову, запел.

Голос у него был чистый, звонкий, и он играл им, как хотел. То словно по ступенькам подымался до предельной высоты и замирал на этой ноте, то, обрывая ее, делал придыхание, будто плача. Начиная новую музыкальную фразу, постепенно переходил с громкого на тихое, а потом на еле слышное пение, легкое, как воздух, как дуновение ветерка.

Возница, выпустив из рук вожжи, глядел на Мокия изумленно и восхищенно. Так же смотрел на него и Максим.

Наконец, взяв какую-то необыкновенную ноту, певец замолчал.

— Кто ты, не знаю, — очнувшись, проговорил возница. — Но пением любую человеческую душу можешь околдовать!

* * *

В монастыре, где, по уверениям Мокия, у него был знакомый регент, им не повезло: регента они не застали.

— И зачем только за такие версты ездили? — ворчал Мокий, усаживаясь в сани. — Надо было сразу в Спасский ехать. Не все ли равно, знакомый или незнакомый регент, все они одним миром мазаны! Разве они душу певчего понимают? Взять хотя бы нашего Морева. Уж какой у меня голос, а принять в хор не хотел, жить, говорит, тебе негде! Слезами упрашивал оставить у себя, говорю: и петь буду, и по хозяйству помогать. Оставил! Сплю в передней, вот на таком ящике, — вытянул он вперед руку. — А рост у меня во какой, — дернул он плечами. — Ничего, привык! Научился, как змея, кольцом свиваться.

Максим и возчик молчали. На Спасской башне пробили часы, напомнив, что Мокию пора возвращаться.

Выслушав его советы и напутствия, Максим вошел в монастырский двор. Увидев высокие, мрачные стены с узенькими окошечками и людей в черных, глухих одеждах, он почувствовал, что попал в совершенно иной мир, и на сердце у него стало тревожно. Растерянно остановился посреди двора и стоял бы так, наверно, долго, если бы его не окликнули. Позвавший Максима монах поразил его своей бледностью и большими огненными глазами, от которых трудно было отвести взгляд.

— Мне бы регента… отца регента.

— Я регент, — ответил монах очень низким голосом.