Максим из Кольцовки - [13]

Промерзшее окно совсем потемнело, — певчий все не возвращался. За стеной, у сапожника, часы пробили одиннадцать, потом двенадцать… Максим приоткрыл ситцевую занавеску, в толще намерзшего на стекле льда играли разноцветные искорки. Максим стал развлекать себя мыслями о деревне. Когда пробило два часа ночи, он оделся и вышел на улицу.

От мороза захватило дыхание, защипало в носу. Максим искал Ивана Куприяновича всюду, но его нигде не было. Луна освещала улицы, и казалось, что это она своим голубым сиянием излучает ледяную стужу, замораживает воздух.

Утром он отправился в церковь. Служба еще не начиналась. Обойдя небольшую группу молящихся, Максим прошел прямо к клиросу. Ивана Куприяновича не было. Певчие стояли тесным кружком и о чем-то переговаривались. Один из них, пожилой, с окладистой бородой, взял Максима за рукав, притянул его к себе и, глядя в глаза, спросил:

— Знаешь?

Максим почему-то утвердительно кивнул головой.

— Замерз почти у самых ворот купца!.. Говорят, кататься на тройках поехали… и его для потехи с собой прихватили. Как только выехали со двора, он из саней-то и выпал…

Певчие, видимо, уже не в первый раз слушавшие этот рассказ, тяжело вздыхали. Максим повернулся и, словно слепой, натыкаясь на молящихся, вышел на улицу. Выйдя, опустился на ступеньку паперти, закрыл лицо руками.

«Неужели, — думал он, — бедному человеку и в городе одна только гибель? Вот жил мой отец… Ушел в город и пропал, потом брат тоже, теперь Иван Куприянович! Что же меня ждет? Неужели возвращаться в деревню, пока еще жив?»

Вернувшись с похорон Ивана Куприяновича, Максим увидел на двери замок. Выглянул сосед-сапожник, молча, знаками подозвал Максима и, когда тот вошел в каморку, плотно прикрыл дверь.

— Хозяин с дворником приходили, — тихонько рассказывал сапожник. — Хозяин распорядился твои вещи выбросить и тебя не пускать. Уж мы просили, просили… Говорили, побойся бога, без того парень извелся, а он ни в какую! И так, говорит, за целый месяц за квартиру не плачено. Зверь, а не человек! Да и зверь так бы не поступил! Ты не расстраивайся, вещи у меня оставь, не пропадут, и сам сегодня у меня ночуй, а завтра, может, что и найдешь. Утро вечера мудренее!

Максим внес к сапожнику узелок с одежонкой, одеяло и ноты. Фисгармонию хозяин взял себе за долги.

Утром, свернув одеяло, на котором спал, стараясь не разбудить детей и хозяина, он тихонько вышел в коридор. В последний раз взглянул на дверь своей комнаты и, спустившись с лестницы, вышел на улицу.

* * *

Падал мокрый снег. Максим вытащил из кармана обрывок бумаги и прочитал адрес.

Вот и дом регента Морева.

Постояв немного у двери с начищенной медной дощечкой, Максим осторожно позвонил. Открыл худой и высокий малый лет семнадцати, в длинной холщовой рубахе и коротких узких портках.

— Ты кто и откуда? — почесываясь и зевая, спросил он Максима необыкновенно тоненьким голосом.

— Пришел в хор наниматься, а сам я из деревни Кольцовки!

— А, деревня, значит! Это сразу видно, приперся ни свет ни заря! Ну, заходи уж, коли пришел, — заключил он миролюбиво и, пропустив Максима в переднюю, прикрыл дверь.

— Как зовут-то тебя?

— Максим. А тебя как?

— Мокий!

— Ишь ты! Не по-нашему, видно!

— По-аглицки это!

— Ишь ты! — снова удивился Максим.

— Затвердил: ишь ты, ишь ты! Деревня! Русский я, псаломщиков сын. Здесь в хору учеником и жене регента по дому помогаю. Вот в священники выйду, тогда все брошу.

Он схватил Максима за рукав и потянул к стоявшему в углу ящику, покрытому пестрым домотканым половиком.

— Присаживайся!

Усадив гостя, продолжал:

— Сначала священником послужу, а потом в архиереи…

Максим не знал, верить ему или нет:

— Откуда же ты знаешь, что архиереем будешь?

— А голос какой у меня, слышишь? За него-то меня и возвеличат.

Максим подумал, что, действительно, впервые слышит такой голос: тоненький-тоненький. Только он ему что-то не очень нравился.

— Значит, ты в семинарии учишься? — с уважением протянул Максим.

— С будущей осени пойду.

— Выходит, до архиерея тебе еще далеко, — сделал вывод Максим.

Мокию не захотелось продолжать разговор о себе и, напуская важность, он спросил:

— А ты к нам на что метишь?

— В хор, в альтовую группу.

— Если жилье есть да голос хороший, возьмем.

Вдруг замолчал, прислушался.

— Кличут! — и сорвавшись с ящика, скрылся за тяжелой дверью.

В передней пахло нафталином и воском. На большой замысловатой вешалке висела одежда. Против двери стояло огромное зеркало. В нем отражался Максим: в плохой одежонке, но с решительным взглядом небольших карих глаз.

Регент принял его в просторной квадратной комнате. Обстановка простая: стол и несколько стульев. В углу — рояль, огромный, с блестящей лакированной крышкой.

Хозяин понравился Максиму. Высокий, лысый, с серыми добрыми глазами. Он протянул Максиму руку, как бы не замечая его убогой одежды.

— Я вот… Иван Куприянович… — начал сбивчиво Максим.

— Знаю, знаю! — остановил его регент и спросил:

— Как вас зовут?

Это был первый человек, обратившийся к Максиму на «Вы», и он, оробев, назвал свое имя, зачем-то прибавив к нему и отчество.

Регент, кивнул головой, не спеша подошел к роялю, взял несколько коротких аккордов.