Макорин жених - [98]

В ту ночь Юра почти совсем не спал, так что Бызов назавтра даже спросил:

— Ты что, парень, не заболел ли? Лица на тебе нет…

Юра отмолчался А следующую ночь спал он отлично, так как свидание состоялось и виноватый Нинин вид заставил все забыть и все простить. С тех пор и еще случались недоразумения, но каждый раз Нина мягко и легко рассеивала их. А вот чем дальше, тем все больше и больше беспокойство овладевало Юрой. Он стал замечать какие-то странные перемены в девушке. Она становилась менее живой, начала поддаваться непонятной грусти, иной раз смех ее казался Юре искусственным, нарочитым. Она стала как бы избегать встреч, отказывалась идти в кино, редко и неохотно подсаживалась к пианино. Юра ломал голову, силясь понять, что с ней происходит. Спросил ее как-то к слову, но она замкнулась, прикусила губу и ушла, вяло попрощавшись.

2

Нина опять не появилась около моста. Третий день подряд! Не жестокость ли с ее стороны? Пересиливая свою мужскую гордость, Юра зашагал по измятой тракторами улице к домику, где жила Нина с матерью. Странная все-таки у Нины мать. Называет себя Дореттой, хотя за глаза в поселке все ее зовут подлинным именем — Федора. Одевается она не по возрасту пестро и, как говорят злые языки, «жалеет мануфактуры»: зимой: она щеголяет короткими рукавами и тонким капроном со стрелой на красивых икрах.

Вот и щитовой домик с двумя широкими окнами по фасаду, приземистый, будто вдавленный в сугроб, с широкой толевой крышей. За морозным узором окна шевельнулась тень. Может быть, Нина? А что Нина? Зачем ты, по какому праву к ней пойдешь без приглашения, нежданный? Ноги сами прошагали мимо, потом они завернули обратно, но тени на окне Юра не увидел. Так он и не узнал, дома Нина или нет.

А если бы узнал?

Если бы узнал…

Доретта оказалась в трудном положении. Все чаще и чаще она стала замечать, что Фиша начинает охладевать к ней. Уж давно он не приносил конфет в коробке, перевязанной розовой лентой. Сколько этих лент хранится у нее в малом ящике комода и все розовые! А пополнения не поступает. И чулки с ажурными стрелками поизносились, а новых не видно. Сам приходит редко. Когда же приходит, видно, что скучает. Отчего бы это? Доретта вздохнула. Неужели перестала нравиться? Она нерешительно подошла к зеркалу. Нет, опасения, пожалуй, напрасны. Любуясь собой, она приклонилась ближе к зеркалу и тогда заметила лучики морщинок около глаз и близ уголков губ. И цвет волос не тот…

«Вот ведь каковы они, мужчины, — подумала Доретта, — пока была хороша, души не чаял, в вечной любви клялся. А чуть заметил морщинки…»

Дверь скрипнула. Вошел Фиша. С ветру он был румян, как пион. Небрежно кинул на кровать мерлушковую шапку. Мимоходом перед зеркалом поправил желтый галстук, наклонился к Доретте, небрежно чмокнув ее в щеку.

— Почему долго не был? — капризно надула та губки.

Фиша сел на табурет и, покачивая ногой, смотрел на блестящий носок калоши.

— Ты скучала, надеюсь?

Доретта обидчиво пожала плечами.

— Была нужда…

Фиша посмотрел на нее внимательно, встал, отошел к окну, картинно подбоченился и сказал холодным тоном:

— Я должен говорить с тобой серьезно.

— Я тоже, — ответила она.

— О чем? — изумился Фиша.

— О том, что ты меня разлюбил…

— Ты, оказывается, наблюдательна…

— Так это правда? — готовая пуститься в слезы спросила Доретта.

— Увы, правда, — вздохнул Фиша.

— Значит…

— Значит, нам, видимо, пора распроститься…

— Ах, так!

Лицо Доретты исказилось такой гримасой, что от миловидности не осталось и следа.

— Нет, это тебе так не пройдет, — еле выдохнула она.

— В чем реальность вашей угрозы? — усмехнулся Фиша.

— А в том… а вот в том…

Не найдя, что сказать дальше, Доретта всхлипнула, зарыдала и плюхнулась на кровать. Фиша спокойно смотрел на нее, ногтем мизинца расправляя тонкую ниточку усов. И когда ему показалось, что Доретта выплакалась вдосталь, он присел на край кровати и положил ей на плечо руку.

— Успокойся, все может обойтись благополучно.

Она перестала плакать. Открыла один глаз, другой… Фиша был спокоен и решителен.

— Давай говорить серьезно, без глупой горячки…

3

В поселке над Дореттой посмеивались, но не осуждали ее. Так уж несчастливо сложилась у нее жизнь. Овдовела она рано, первые годы без мужа приходилось ей трудно. При зарплате счетовода сводить концы с концами было не так-то просто. Подрастала дочь, да и самой Федоре Васильевне не хотелось преждевременно записываться в старухи. Тут-то на ее пути и появился завхоз Фиша, холостой и форсистый. Именно тогда Федора и превратилась в Доретту. Говорят, цветы перед увяданием особенно сильно пахнут. Доретта ничего не могла поделать со своей поздней страстью. Ей казалось, что без Фишеньки она не сможет просуществовать и дня. Дочь Нина тогда только что поступила в ФЗО. Она все поняла и горько плакала, сетуя на мать. Но слезы дочери, хотя они и жгли Федорину совесть, ничего изменить не могли.

Шли годы. Случались размолвки и недоразумения. Возникали ссоры. Иногда приходилось и ревновать. Происходило это чаше всего, когда Фиша возвращался из командировок. Он любил ездить уполномоченным по вербовке. Бывал в Пензе и в Орле, в Москве и в Закарпатье. И вот надо же было случиться так, что по возвращении его из командировок Доретта неизменно обнаруживала то в кармане, то в чемодане среди грязного белья, то в служебной папке меж казенных бумаг либо женскую карточку с душещипательной надписью, либо нежную записку, а то и предмет, коему в мужском чемодане никак не место. Доретта, разумеется, все это горько переживала, но особого значения гастрольным похождениям своего Фишеньки не придавала. Она считала, что в ее положении лучше закрывать на них глаза. Лишь бы Фишеньку не потерять, лишь бы он оставался при ней.