Макорин жених - [36]
— Ты уж меня с грязью смешал, Федор Иванович. Подкулачником величать начал. Видно, такой я и есть, молчать приходится. Только я бы тебя, товарищ председатель, об одном спросить хотел…
— Спроси-ко…
— А ответишь? Не погнушаешься подкулачником?
Синяков весь сморщился, удерживаясь от смеху.
— Отвечу хоть кулаку. Такая у меня должность, ответственная, — сострил он.
Бережной расстегнул ворот рубахи, снял кепку, сел на пенек. Лохматые волосы зашевелились на ветру. Цигарка свертывалась плохо, вышла какая-то неровная, шишковатая и косая — рыхлая газетная бумага не склеивалась. Зажав в ладонях спичку, Егор долго прикуривал. Синяков ждал.
— Вот скажи ты мне, Федор Иванович, — начал Егор, справившись с цигаркой, — скажи мне истинную правду: зачем мужика притесняют?
Цигарка расклеилась, пришлось снова канителиться с ней, снова прикуривать. Затянувшись, Бережной вопросительно посмотрел на Синякова. Тот стоял, не меняя положения. Только глаза его превратились в щелочки.
— Это что — вопрос подкулачника? — тихо спросил он.
— Пускай…
— Ну, так вот тебе прямой ответ: притесняют кулака. Притесняют и притеснять будут, пока совсем не ликвидируют как класс. Кто такой кулак? Он тот же мужик, да с одной особенностью. Мужик ломает хребет, о своем хозяйстве радеет, семью кормит. Что сказать худого про мужика? А ежели он землишки прихватил излишек, меленку соорудил, кожевню завел… На него батраки шею гнут, а он барыши считает. Да еще норовит обдурить того, кто попроще. И тебя же укорит, что ты его хлеб ешь. Кулак тот, у кого брюхо ненасытное, глаза завидущие, руки загребущие и кто норовит чужим соком питаться. Все одно, что паук…
Синяков умолк, наблюдая за Егором. Тот сидел с неподвижным лицом.
— И мы того паука изведем! — жестко сказал Синяков, сжав кулак. — Не дадим ему из нас соки тянуть.
Егор не отозвался. Он думал. Натужно, медленно думал он, ища своих путей мыслям, не желая подчиняться постороннему, хотя и ясному подсказу.
— Допустим, паук, ладно, — размышлял он вслух. — Прихлопнете его как класс. Дородно. А ежели другой появится? А за другим третий.
— Ты, братец, ловко соображаешь! — обрадовался Синяков. — Так и есть. Другой появится и третий. За белоглазым Ефимом, чем черт не шутит, потянется Егор. Дай только ему волю. В том-то и дело, чтобы не дать отрасти у Егора паучьим лапам.
— Обломать батогом их, — сквозь зубы пошутил Егор.
— Обломать-то не загвоздка, — задумчиво произнес Синяков. — Обломать всегда можно. Труднее сделать, чтоб не было у Егора нужды в паучьих лапах.
— Заморить его и все тут.
— Эх, Бережной, Бережной! Хороший бы ты мужик, да сидит в тебе какой-то червячок, не пойму я…
Синяков поднял с травы Егорову кепку, нахлобучил на лохматую голову, прижал ладонью.
— Пойдем-ка домой, хватит, поспорили… Ты вот что, на меня можешь сердиться или нет, а я тебе правду-матку режу, потому добра тебе хочу. Подумай и насчет паука-кулака и насчет подкулачника…
— Подумаю, — согласился Егор, — подумаю. Только как же у тебя выходит, председатель, не соображу: кулаков ты порешить хочешь, храбрости хватает, а у своей Анфисы по крашеному полу на носочках танцуешь. Кулак-то ведь не Анфиса…
Синяков захохотал так, что в чаще березника тяжело захлопала крыльями вспугнутая птица.
— Что верно, то верно. Анфиса не кулак, а того и гляди, еще похуже будет…
Славное на севере бабье лето с его сухими солнечными днями, с его теплыми ночами, такими темными, что кажется, будто ты потерял глаза. За эти ночи и любо оно парням и девушкам. До глухой полуночи звенят голосистые песни где-нибудь за гумнами, у ближней околицы. Взвизгивают тальянки, раздается смех, а ежели прислушаться, то можно уловить и звуки, отдаленно похожие на хлопок ладонью по воде. Даже самой недогадливой старухе понятно, что это такое. А особенную прелесть ночей бабьего лета составляет старый обычай веять бабку. Митя очень его любил. Недаром он приехал домой к той поре, когда парни один другому весть подают: костра готова, сегодня будем бабку веять.
Ах, какое это удовольствие — веять бабку! Лишь глянут с неба ядреные звезды, на верхнем урочище вокруг огромной копны замелькают смутные тени, порой слышится смех, негромкие голоса. Несведущему человеку покажется странным такое оживление в пустом поле темным вечером вокруг какой-то кучи соломы ли, мякины ли. Но в Сосновке все знают, что там собралась нынче молодежь веять бабку. И не мякина, не солома тут возвышается рыхлым ворохом, а сухая льняная костра. У каждого парня в руках длинный стяг. Окружив ворох, парни подсовывают концы стягов под его основание.
— Давай, Паша, действуй!
Паша наклонился, чиркнул спичку, пересохшая костра вспыхнула, и весь ворох вмиг охватило пламя. Темень раздвинулась. В мятущемся свете вокруг запестрели полушалки девчат, стоящих поодаль в ночном хороводе. Парни ждут, когда костра разгорится сильнее. Наконец, Паша командует:
— Раз, два — взяли!
Парни напряглись и враз вскинули весь ворох на концах кольев. Будто огромная шапка, подброшенная богатырем, он взвился ввысь. Мгновение над полем пламенеет огненный столб. Потом расширенная его вершина ослепительно вспыхивает и, рассыпаясь в воздухе мириадами ярких искр, гаснет. Тьма сгущается до предела. И тогда такой же пламенный столб возникает на холме за рекой, затем на поле у Погоста, потом взвивается искристый веер над кромкой леса за мельницей. И снова звучит команда:
Это не только повесть о полной превратностей жизни ненца Ясовея, это и книга о судьбах ненецкого народа, обреченного царизмом на вымирание и обретшего счастье свободы и равноправия в дружной семье советских народов.Автор в течение ряда лет жил среди ненцев много ездил по тундрам Заполярья, бывал на Югорском Шаре и на острове Вайгаче, что дало ему возможность с большой достоверностью изобразить быт и нравы этого народа.«След голубого песца» выходит третьим изданием. Впервые книга вышла в Архангельском книжном издательстве в 1957 году под названием «Сын Хосея».Печатается по изданию: Георгий Суфтин.
Роман представляет собой социальную эпопею, в котрой показаны судьбы четырех поколений белорусских крестьян- от прадеда, живщего при крепостном праве, до правнука Матвея Мышки, пришедшего в революцию и защищавщего советскую власть с оружием в руках. 1931–1933 гг. Роман был переведён автором на русский язык в 1933–1934 гг. под названием «Виленские воспоминания» и отправлен в 1935 г. в Москву для публикации, но не был опубликован. Рукопись романа была найдена только в 1961 г.
Сборник повестей бурятского писателя Матвея Осодоева (1935—1979) — вторая его книга, выпущенная издательством «Современник». В нее вошли уже известные читателям повести «Месть», «На отшибе» и новая повесть «Зов». Сыновняя любовь к отчим местам, пристальное внимание к жизни и делам обновленной Бурятии характерны для творчества М. Осодоева. Оценивая события, происходящие с героями, сквозь призму собственного опыта и личных воспоминаний, автор стремился к максимальной достоверности в своих произведениях.
Имя Василия Бочарникова, прозаика из Костромы, давно известно широкому кругу читателей благодаря многочисленным публикациям в периодике. Новую книгу писателя составили повести и лирические новеллы, раскрывающие тихое очарование родной природы, неброскую красоту русского Севера. Повести «Лоси с колокольцами» и «Тропинка к дому» обращают нас к проблемам современной деревни. Как случилось, что крестьянин, земледелец, бывший во все времена носителем нравственного идеала нации, уходит из села, этот вопрос для В. Бочарникова один из самых важных, на него он ищет ответ в своих произведениях.
Микола Зарудный — известный украинский драматург, прозаик. Дилогия «На белом свете» и «Уран» многоплановое, эпическое произведение о народной жизни. В центре его социальные и нравственные проблемы украинского села. Это повествование о людях высокого долга, о неиссякаемой любви к родной земле.
В эту книгу ленинградского писателя Михаила Шитова включены две повести, посвященные нашим современникам. Молодой инженер Арсений Шустров, главное действующее лицо повести «Свидания в непогоду», со студенческой скамьи уверил себя, что истинное его призвание — руководить людьми, быть вожаком. Неправильно представляя себе роль руководителя, Шустров вступает в конфликт с коллективом, семьей, проявляет моральную неустойчивость. Во всей сложности перед ним встает вопрос: как жить дальше, как вернуть доверие коллектива, любовь и дружбу жены, которой он изменял? Среди вековых лесов развертывается действие второй повести — «Березовские повёртки».
Герой повести «Частные беседы» на пороге пятидесятилетия резко меняет свою устоявшуюся жизнь: становится школьным учителем.