Макей и его хлопцы - [17]

— Сколько лесу повалили! — горестно воскликнул он. — .Зачем добро губишь?

— А жить где?

— Да ты что, век хочешь жить в лесу? При Талаше того не было! Тогда немцев живым манером прогнали.

— Не то время, папаша, — вмешался Сырцов.

— Скажи, комиссар, люди не те. Изнежился народ при Советской власти. Избаловала Ъяа вас.

— Так что же, она плохая, выходит? — засмеялся Макей и обнял ласково деда за плечи.

Не зная что сказать, старик только махнул рукой и хотел было выйти, но вспомнил, что у него вышел табак. Он с укоризной сказал:

— По вас деду хоть не будь. И табаком не угостят.

Даша фыркнула в своём углу, а Макей сказал:

— Добро, деду! Закурим‑ка трубочку.

XII

По приказу Макея сразу строится двенадцать землянок. Худощавый Свиягин вместе с сибиряком Александром Догмарёвым расчищают снег и роют котлован для будущей землянки. Алексей Байко в стеганых штанах и фуфайке, стоя в снегу на коленях, вместе с Сашей Прохоровым спиливают под корень сосны. Другие режут сосны на брёвна, очищают от сучьев. Коля Захаров, Данька Ломовцев и Петка Лантух раскалывают брёвна на пластины. Захаров сбросил полушубок и остался в одной гимнастёрке. Он сильными ударами колуна хлещет, охая, бронзовое тело сосны и когда та не поддается, загоняет в расщелины дубовые клинья и бьёт по ним едва ли не целым бревном. Сосна трещит и распадается на две половины. «Ну, сила, — думает о нём Макей, вот где он применил ловкость, годами приобретённую в цирковой тренировке». А Захаров словно всю жизнь только и готовился к тому, чтобы разваливать пополам сосны. Радостная улыбка озаряет его полное красивое лицо.

— Готово и это! — кричит он.

Свиягин всё чаще и чаще поглядывает на ладони.

— Что, журналист? — смеётся проходящий мимо Макей.

— Мозоли…

Макей хлопает его дружески по плечу.

— Моя бабка сказала бы: «Лентяй за дело — мозоль на тело».

Свиягин смеётся, втыкает лопату в сугроб, окоченевшими пальцами достаёт записную книжку, карандаш и что‑то пишет.

— Пословицы собираешь? Эх, моя бабка сколько их знает!

— Всё собираю, товарищ командир. Это — народная мудрость.

— Раз своей мудрости не дал бог, можно одолжить у народа, — смеётся Макей. — Да, щедр наш народ на песни, пословицы и поговорки, на чудесное, вечно живущее слово.

«Хорошо, хорошо идёт дело, — думает Макей, — вон уже кое–где поднялись невысокие срубы. Дня через два землянки, пожалуй, будут готовы. Надо дать группе разведки задание достать окна».

Макей подошёл к кухне, помещавшейся в шалаше, сделанном наподобие юрты, с дырою вверху, в которую идёт дым. В кухне разрумянившаяся Оля крошит мясо. Белые локоны, спускаясь вдоль лица, делают её обаятельной. При входе Макея она раскраснелась ещё больше и скосила свои лукавые голубые глаза куда‑то в угол. Макей посмотрел туда и увидел сидящего на корточках Миценко: он с каким‑то ожесточением чистил грязный картофель. Прядь его волос свесилась на лоб. На самой макушке, с каким‑то пренебрежением ко всему на свете, сидела шапка–кубанка.

— Опять, Оля, мёрзлая, — говорит он сердито, бросая в угол мёрзлый картофель.

— Оля у нас не мёрзлая — огонь! —смеётся Макей.

Оля вспыхивает. Миценко вскакивает:

— Здравствуйте, товарищ командир! Извините, не заметил.

— Ну, как живешь, Аника–воин? Эх, ты…

Миценко лукаво улыбнулся.

— Оказывается, товарищ командир, Зстмонт стоит двух нарядов. Я вот думаю, сколько мне наш комиссар даст нарядов за Гитлера?

— Обиделся?

— Нет. Я бы с удовольствием отбыл сто нарядов, чтобы своими руками задушить эту подлую собаку — Гитлера.

Макей ещё несколько минут задержался на кухне, похвалил Олю за вкусный борщ и хорошую кашу. Миценко огненным взглядом следил за девушкой и тоже сказал:

— Оля просто молодец.

— Ну, уж вы скажете! — мило краснеет Оля, кусая пухлую губку и кося глазами на проштрафившегося адъютанта. Макей возвратился в свой шалаш.

— На кухне был, — сказал он, раздеваясь. — Миценко о твоём здоровье, комиссар, спрашивал. Строительство землянок идёт полным ходом. Да, знаешь, что Миценко говорит: «Сколько‑де мне комиссар даст нарядов, если я Гитлера… того?»

— Это он напрасно. Значит, он ничего не понял из того, что произошло.

Сырцов давно уже продумал всю систему воспитательной работы среди партизан. Главное острие этой системы он на первых порах направил против так называемой «партизанщины». Партизанская романтика времён гражданской войны воспринималась некоторыми превратно. Такие считали: «Поскольку я партизан, я никого не признаю, что хочу, то и ворочу». Ну и наворочали! Сколько было ненужных жертв и крови из‑за бессмысленного ухарства!

Вечером состоялось партийное собрание, на котором было избрано партбюро. Секретарём партбюро единодушно избрали Ивана Егоровича Пархомца. Свирида назначили парторгом в хозчасть. На собрании Сырцов изложил основные мероприятия массово–политической работы.

На следующий день провели комсомольское собрание. Секретаря бюро ВЛКСМ Петку Лантуха Макей назначил своим заместителем по комсомолу. Лантух больше, чем кто‑либо другой, подходил к роли вожака молодежи.

Собрание проводили прямо под открытым небом. Лантух стоял прямой, серьёзный. Оля Дейнеко словно впервые видела его таким и опять, как тогда, у Марии Степановны, она подумала, что готова идти за этим крепышом хоть на край света. Лантух словно стал выше. Вот он поднял руку: