Макей и его хлопцы - [16]

— Я и дальше буду резать таких собак, как Эстмонт, — сказал Миценко, кося глаза на комиссара. Но тот и бровью не повёл, словно не слышал этого дерзкого ответа.

— Отвечай на вопрос! — уже горячился Макей, гневно сверкая глазами.

— А если приказ неправильный, — упорствовал Миценко.

— Что?! — вскипел Макей, задетый за живое, — Приказ, говоришь, неправильный?! Слышишь, комиссар? Расстрелять такого мало!

Макей уже хватался за пистолет. За ним внимательно следил Сырцов. Вдруг рука Макея потянулась к трубке. Он вынул её изо рта и по лицу его пробежала волна тёплого света. Словно сейчас он увидел этого мо лодого человека и удивился своему открытию. Его изумила смелость Миценко, независимость характера. Макей замялся в замешательстве. Сырцов понял Макея и, чтобы дать выход поднявшимся парам, посоветовал:

— Дать ему два наряда вне очереди.

— Нехай будет по–комиссарову, — с облегчением произнёс Макей и, махнув рукой, сказал:

— Иди!

«Товарищ Сталин велит всех немцев уничтожать, что на нашу землю пришли, а они вон что! — думал Миценко, —не моги, слышь, убивать».

Комиссар Сырцов словно угадал эти мысли своего старого приятеля и, отпуская его, сказал более спокойно:

— Надо, Миценко, знать, когда убить гадину. Даже овощу, говорят, свбё время, а ведь это такой фрукт… Ты сорвал фрукт незрелым, вот и набил оскомину, — закончил Сырцов, миролюбиво улыбаясь.

Когда за Миценко закрылась дверь, Макей восторженно сказал:

— Какие герои у нас с тобой, комиссар! Ну, как твоё здоровье?

— Вроде отошло. А то совсем было завалило грудь.

— Я от чего хочешь вылечу, — смеялся Макей. — А знаешь, чернику‑то тебе Миценко достал. Я, говорит, за комиссара жизни не пожалею.

Комиссар поморщился.

Мороз уменьшился, но поднялась сильная пурга, и сразу лес загудел, застонал, словно жалуясь на что‑то. Снег хлопьями падал с лапчатых елей, с могучих крон сосен и ольх. Всё заволокло белой пеленой снежного вихря. Заяц, встревоженный лисицей, метнулся на поляну, налетел на шалаши и шарахнулся в сторону, скрываясь в чащобе. Дежурные по шалашам старательно поддерживали в железных печурках неугасимый пламень. В шалашах было почти тепло и партизаны, тесно прижавшись друг к другу, безмятежно спали, убаюканные мерным гудом Усакинского леса. И во всём уже лагере ничего больше нельзя было слышать, кроме храпа людей, да осторожного покашливания часового.

Макей и Сырцов, прежде чем лечь, заглянули к партизанам в шалаши, как это они всегда делали.

— Тесновато, — заметил комиссар.

— Пора строить землянки, — ответил Макей. — К тому же, скоро, наверное, будет пополнение.

— Да и нам нечего мёрзнуть.

Макей подумал, что комиссару, действительно, надо сменить «климат» и сказал вслух:

— Завтра начнём строить.

XI

Как‑то однажды в минуту откровения Макей рассказал Сырцову о том, что у него была любимая девушка. Сырцова немало удивило это. Просто не верилось ему, что этот суровый человек способен любить, как‑то даже не шло это к нему. Сырцов выдал своё удивление невольным восклицанием:

-— Да?!

— Да. Это была хорошая девушка. Броней звали. Хотел жениться, да вот война.

Сказав это, Макей задумался, глядя в единственное оконце, кое‑как прилаженное к щели, за которым теперь умирал, истекая кровью заката, короткий зимний день.

Это открытие озадачило комиссара. Ему казалось, что совсем нецелесообразно растрачивать свои душевные силы на такие никчемные вопросы, как любовь. «Любовь и война, — думал он, — несовместимы. Любовь ослабляет волю человека. Она — фактор, тормозящий совершение ратных подвигов».

— Где она теперь, хочешь знать? — обратился Макей к Сырцову.

Сырцов не задавал этого вопроса, но счёл необходимым сделать это сейчас, чтобы не огорчать друга.

— Да, где она теперь?

— Где она теперь! — воскликнул Макей. — Она там же, где и наша родная Белоруссия, — в немецком плену. Какие пытки, какие муки переносит она теперь?

Макей был бледен. Красные пятна, проступившие на рябых щеках, свидетельствовали о душевных муках этого сильного человека. С горящими глазами и еле сдерживаемой дрожью в голосе Макей что‑то говорил о страданиях, унижении. Но комиссар уже не может понять, о ком он говорит: о любимой девушке или о Белоруссии? В конце концов он совсем перестал верить в существование Брони. Видимо, образ любимой девушки слился у Макея с образом всей его многострадальной Родины, которую он так горячо любит и за которую готов отдать всё, до последней капли крови, до последнего вздоха. И вот тут Сырцов стал менять свое мнение о любви. «Видимо, такая любовь, — думал он, — не уменьшает, а увеличивает силы человека, зовёт его на новые ратные дела, умножающие воинскую честь и боевую славу отряда».

С улицы донеслись удары топоров, громкие суетливые крики:

— Тяни! Тяни! Стоп!

— Ставь!

— Да куда ты, чёрт, прёшь? Окосел!

Заверезжали пилы, раздались глухие удары лопат о промёрзшую землю. Макей заметил, что комиссар давно уже прислушивается к тому, что делается в лагере.

— Город строим, — сказал он, поглаживая небольшие чёрные усики.

В это время вошли Даша и дед Петро. Даша занялась чем‑то по хозяйству, а дед Петро сел на чурбан и сердито уставился на Макея.