Макаров чешет затылок - [5]
15 минут на морозе подействовали очистительно, но великая печаль осталась. У твоей души тихий голос. Он слышен только в тишине. Пусть заглушит наружный шум, ключи останутся. Это. Эта непередаваемая дерзость, почти нахальство. В сочетании с такой бестактностью, почти хамством. Не буду я про это. И про то ни слова. Не надо. Мне нужно молотить, а ей, видите ли, нужно ехать. У меня один день год кормит, а ей забожалось[9] прогуляться за 12 верст. У меня в хозяйстве все горит, а ей подавай, запрягай быков и гони чорти куда киселя хлебать. Мне это ненужно совершенно. Когда я сидел в кафе для ритуала и чтобы не прерывать традицию, я подумал о другом. Но это другое слишком быстро выветрилось. 10 страниц старой стенограммы под странную пагинацию /4022 – 4033/ тут бы сделало свое дело. Но срабатывает только отталкивание в новую сторону и, может быть, шарахание в другую крайность. Напрасно эта книга лежала на самом видном месте, напрасно. Сухая кожа, знак бодрости и непочатых сил, вместе с тем заставляла бежать куда-то. Об этом есть намек у Леонида Андреева, но только намек. Об этом рассказал писатель Варлам Шаламов в рассказе «Академик». Не совсем точная параллель потому, что у этого орденоносца папа был потомственный московский профессор, и книги были еще из дедушкиной библиотеки. Слишком много восторгов по поводу хождения по комиссионным магазинам.
Кому что, кому хождения по мукам, кому хождения по магазинам. Кому орден, кому слава, кому мутная вода[10]. И это еще не все. Нищего упрекнули, что с него нечего сжулить. Баба-Яга упрекнула Мальчика-с-Пальчика, что он такой худой и навар будет с него не ахти какой.
ТРАВА ПОД СНЕГОМ
Научили на свою голову кухарку управлять государством, а теперь уж ее на кухню не отправишь. 25.11.65
2
СНЕГ ОПЯТЬ
ВОТ КАКОЙ
ВИД: вот как это бывает.
ТЕЛЕГРАФНЫЙ
СТОЛБ
ПОЭТ, НО НА СВОЕМ ЯЗЫКЕ
ЛОВУШКА
Белое пятно не забылось. А имеет значение заглядывать кому-то в глаза? На лавочке лежал снег. На ступеньках крыльца лежал снег. Пристав взломал ящик письменного стола. Они тебя выбивали из седла. Странно. Ящики с плотными листами, как в банке. Карточки указателя в кармане. Странная подборка ничему не научила. Как погиб Урбанский?[11] Узнаю, ладно. Вода крутилась, вращалась, сворачивалась в узел-воронку и шла дальше. Безд на и гибель – вот какой вид. Ты думаешь, я тебя утоплю? Ты что, меня за человека не считаешь? Бандит был оскорблен в лучших чувствах. Шаткий челн разрезал воду. Вода неслась могучей мутной плотной лавиной. А кто про него сказал – верещащий телеграфный столб? Вершины сосен тихо раскачивались в вышине. Лошадь, загнанная в мыле, хотела спать. Пришпоренная смелым ездоком лошадь спускалась в метро. 11.11.65 – четверг. Как с русским языком у Марины Цветаевой: вы поэт на своем языке. Но проблема другая: поэт всегда в чьих-то чужих глазах, это вдруг нужней одиночества и вдохновенья. Металась и знала лучше всех, что ее ждет и все-таки рвалась туда, откуда сбежала. И что нашла опять? Холод, сдержанность и мертвую пустыню. Был разговор о литературе. Как о живописи в канцелярии великого инквизитора. Переписанные чужим почерком, эти слова производили странное впечатление. Твои слова. Твои слова превратились в ловушку для простаков[12]. Знавшие больше других знали и то, что им меньше других придется жить.
Он – да вышел из возраста, но он опять в него входит. Он же впадает в детство.
КОНГЕНИАЛЬНОСТЬ ДОСУГОВ у нас не совпадает с некоторых пор. Не несовпадает, а не получается. На этом и построен весь рассказ. Переведи его, и он будет твой. Это как стремление вставить как можно больше, тогда как нужно как можно больше удалить. И то правда. Но вот же видно, что вставленное и написанное сверху – хуже. Хотя и так можно. Хотя и на полях уже законченной книги можно написать много нужного и хорошего. Все это был бы ритуал, когда бы день не начинался с недоумения. Зарядка. Нет, он почему-то придирчив к тому, над чем я смеюсь. Факт сам по себе заслуживает похвалы. Проповедует, но не практикует сам.
А сам не может до этого уровня подняться. Ты должен радоваться, что я смеюсь, а не плачу. Тут пошла в ход старинная история. Друг от друга мы отличаемся только тем, как быстро у нас исчезают деньги из кармана. А кому нужна такая далекая перспектива – 30 лет спустя? Слыхал, что она сказала: 30 лет – это ужасно. А ей обидно, что у нее, кроме ее самой, нет никого, кто помнит 30 лет спустя. Мама помнит, но разве мама у нее жива? По-моему, нет. Как раз тот самый случай. Домового похоронили, а вот ведьму до сих пор не выдали замуж. Сколько их? Куда их гонит? Мог бы и переписать, ничего бы не случилось. Привыкли иждивенцы пользоваться чужим непроизводительным трудом. Рукопись должна 6 раз обращаться. Слыхал когда-то я. Халтурщик-профессионал, но иногда получается: работает на самом высоком уровне. Вы тут не эталон, вы ставили свою подпись и не под такой халтурой. Вот уже видно направление. Рассказ о Егермане, печатавшем стихи под псевдонимом Охотников. Синоптики обещают гололед. Сегодня в Москве слабый гололед. Надо быть исключительно осторожным. Ты слышишь меня?
Произведения Павла Павловича Улитина (1918–1986) с трудом поддаются жанровому определению. Начиная с сороковых годов прошлого века, он последовательно выстраивал собственную, не имеющую различимых аналогов, форму прозаического высказывания. «Я хочу найти слова, которые не имеют прибавочной стоимости», — писал Улитин, а свою писательскую технику называл «стилистика скрытого сюжета». Движение этого сюжета и определяет смену картин и цитат, перекрестный гул звучащих в памяти голосов или иронический авторский комментарий.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
О чем шушукаются беженцы? Как в Сочи варят суп из воробья? Какое мороженое едят миллиардеры? Как это началось и когда закончится? В «Библии бедных» литература точна, как журналистика, а журналистика красива, как литература. «Новый завет» – репортажи из самых опасных и необычных мест. «Ветхий завет» – поэтичные рассказы про зубодробительную повседневность. «Апокрифы» – наша история, вывернутая наизнанку.Евгений Бабушкин – лауреат премии «Дебют» и премии Горчева, самый многообещающий рассказчик своего поколения – написал первую книгу.
Есть на свете такая Страна Хламов, или же, как ее чаще называют сами хламы – Хламия. Точнее, это даже никакая не страна, а всего лишь небольшое местечко, где теснятся одноэтажные деревянные и каменные домишки, окруженные со всех сторон Высоким квадратным забором. Тому, кто впервые попадает сюда, кажется, будто он оказался на дне глубокого сумрачного колодца, выбраться из которого невозможно, – настолько высок этот забор. Сами же хламы, родившиеся и выросшие здесь, к подобным сравнениям, разумеется, не прибегают…
В третьем томе четырехтомного собрания сочинений японского писателя Кобо Абэ представлены глубоко психологичный роман о трагедии человека в мире зла «Тайное свидание» (1977) и роман «Вошедшие в ковчег» (1984), в котором писатель в гротескной форме повествует о судьбах человечества, стоящего на пороге ядерной или экологической катастрофы.
Олег Николаевич Михайлов – русский писатель, литературовед. Родился в 1932 г. в Москве, окончил филологический факультет МГУ. Мастер художественно-документального жанра; автор книг «Суворов» (1973), «Державин» (1976), «Генерал Ермолов» (1983), «Забытый император» (1996) и др. В центре его внимания – русская литература первой трети XX в., современная проза. Книги: «Иван Алексеевич Бунин» (1967), «Герой жизни – герой литературы» (1969), «Юрий Бондарев» (1976), «Литература русского зарубежья» (1995) и др. Доктор филологических наук.В данном томе представлен исторический роман «Кутузов», в котором повествуется о жизни и деятельности одного из величайших русских полководцев, светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, фельдмаршала, героя Отечественной войны 1812 г., чья жизнь стала образцом служения Отечеству.В первый том вошли книга первая, а также первая и вторая (гл.
Книга «Ватиканские народные сказки» является попыткой продолжения литературной традиции Эдварда Лира, Льюиса Кэрролла, Даниила Хармса. Сказки – всецело плод фантазии автора.Шутка – это тот основной инструмент, с помощью которого автор обрабатывает свой материал. Действие происходит в условном «хронотопе» сказки, или, иначе говоря, нигде и никогда. Обширная Ватиканская держава призрачна: у неё есть центр (Ватикан) и сплошная периферия, будь то глухой лес, бескрайние прерии, неприступные горы – не важно, – где и разворачивается сюжет очередной сказки, куда отправляются совершать свои подвиги ватиканские герои, и откуда приходят герои антиватиканские.