Макамы - [8]
И пошел старик, унося с собой нашу любовь и сердечный покой.
Перевод В. Борисова
Макама о двух динарах[27]
(третья)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Собрало нас с друзьями веселье, словно жемчужины в ожерелье. И беседы нашей огниво сыпало искры без перерыва. Не разжигая пламени спора, сучили мы нити разговора, вспоминали стихи и рассказы, веселые шутки и проказы. И вдруг перед нами — чужой, оборванный и хромой. Говорит:
— О несравненно драгоценные, неизменно блаженные! Пусть усладою будет ваше житье и сладостным — утреннее питье. Взгляните: имел я товарищей, был тороват, славил бога и был богат, владел деревьями и деревнями, одаривал щедрыми дарами. Но вот одолели меня превратности, оседлали меня неприятности, черные беды чредою ко мне вошли, искры злобной зависти обожгли, так что ладони мои обеднели, жилище и двор оскудели, иссякли источники благ земных, иссохла земля в полях моих, распался дружеский круг, и ложе каменным стало вдруг.
Пошли измены и перемены, рыданье родных услышали стены. И привязь пустая — нету коня; кто завидовал мне — стал жалеть меня. Пропало, богатство, погибло добро — скот, и золото, и серебро. Плакал даже недруг злорадный — даже он моим бедам не рад был.
Так судьба, ко мне беспощадная, и бедность нещадная белым сделали черный висок, и в горле застрял кусок. Стали мне обувью мозоли, страсти ушли поневоле, голодовка тело мне изнурила, бессонница веки мне насурмила. На стоянке теперь я не жгу огней, боясь привлечь незваных гостей. От колючек за мною кровавый след; я стараюсь забыть, как сидел в седле; жду с нетерпеньем урочного дня, когда смерть заберет меня.
Где же он — мой утешитель, где он — благородный целитель? Клянусь тем, кто земную мне жизнь подарил и с племенем Кайлы[28] породнил, — навек я с нуждой побратался, в ночи без приюта остался!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Пожалел я тут бедного старика, но подумал: «Откуда течет красноречья река?» Я вынул для искушенья динар, горевший на солнце, как жар, краснобаю его показал и сказал:
— Если эту монету в стихах прославишь, в свой карман ты ее отправишь.
И тут же стихи полились в ответ — а в них ни слова чужого нет:
Так закончив, он руку протянул и мне хитро подмигнул:
— Благородный слов назад не берет: коли гром прогремел, то и дождь польет!
Я бросил ему золотую монету — достойную плату за оду эту. Он сунул динар себе в рот, молвил:
— Пусть Аллах его бережет!
И стал подбирать полы одежд, готовясь в путь, вновь полный надежд. Но тут моей щедрости разгорелся пожар: я вынул еще динар и сказал:
— Меня опьянил твоего красноречия пыл. Эта монета тоже будет твоей, но не хвалу, а хулу спой ты ей.
Едва я договорить успел, как старик такие стихи запел:
Я промолвил:
— Ливень обилен твой!
Он ответил:
— Обещанное за тобой!
Я снова бросил ему золотой:
— Двух друзей дорогих соедини да Аллаха, господа миров, помяни!
Он рот раскрыл — и динар проник туда, где сидел уж его двойник. Хвалу собеседникам нищий воздал и посох странника в руки взял.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Тут сердце мне подсказало вдруг: «А что, как певец — Абу Зейд, старый друг? Теперь он хромает, но не притворно ль?»
И старика я вернул проворно:
— По узорным речам тебя я узнал. Выпрямись! Что это ты захромал?
Он ответил:
— Если ты Ибн Хаммам уважаемый, то чести и почестей тебе желаем мы!
— Угадал, я — аль-Харис. Как текут твои дни?
— От достатка к нужде бегут они: то песок скрипит на зубах от хамсина[29], то повеет вдруг дуновеньем насима[30].
— А что это ты притворился хромым? Доволен ты сам превращеньем таким?
Тут Абу Зейд невеселым стал и такие стихи на прощанье сказал:
