Макамы - [53]

Как отставший от каравана подгоняет верблюда, стал я добро творить всегда и повсюду, надеясь упущенное наверстать, пока мой срок не пришел перед Аллахом предстать. Веселых красавиц, средь которых я провел расцвет своих дней, заменило мне общество достопочтенных мужей. Раньше мой дом посещали танцовщицы и певицы, ныне — одни лишь благочестивцы. Дал я обет общаться только с людьми достойными, добродетельными и благопристойными, с теми лишь, чьи прегрешения после раскаяния преданы были забвению. А при встрече с распутником нечестивым, что, закусив удила, несется по жизни ретиво и, устав от ночных похождений, спит целый день в предвкушении новых бдений, я как можно дальше спешил от него отстраниться, чтобы он позором своим не мог со мной поделиться.

Однажды, спустившись по Нилу вниз, попал я в город Тиннис[305]. В мечеть городскую, что приветливым видом манит, зашел я, гляжу: посреди проповедник стоит, окруженный плотным кольцом людей, с него не сводящих очей. А в словах проповедника твердость духа слышна и мудрость великая заключена:

— Несчастен сын Адама, сколь несчастен! Ведь над судьбой своею он не властен. Опоры твердой у него под ногами нету, пылинкою кружится он по свету. Зарезан не ножом — любовью к миру, отдал он душу ложному кумиру. Богатство копит ради похвальбы, о деньгах мысли все его и все мольбы. Клянусь я твердь от воды отделившим, солнце и луну сотворившим, когда бы разумней был сын Адама, он бы избегнул этого срама, задумался бы над тем, что ждет впереди, и стеснилось бы сердце в его груди, он вспомнил бы о расплате неминучей и слезою бы умылся горючей. Воистину удивления достоин тот, кто в адское пламя прямо идет, золото и серебро собирая и добром сундуки набивая. Но, право, еще удивительней тот, кто не видит, что близок расчет, кому облака седины, наплывая, закат его солнца предрекают, а он думать не хочет о спасении и прегрешений мерзостных искуплении.

И дабы подкрепить увещевание, шейх прочитал стихи в назидание:

Горе тому, у кого голова поседела,

Он же в плену обольщений греховных живет,

В суетном вихре кружится, не зная предела,

Хоть от бессилья уже головою трясет.

Скачет он яростно на скакуне наслажденья,

Не опасаясь нисколько, что в грязь упадет.

Не вызывают седины его уваженья,

Если, беспечный, он сам свою честь не блюдет.

Милости божьей за гробом такой не дождется —

Да и земное его пребыванье не в счет:

Ведь от него, хоть над смертью он дерзко смеется,

Как от покойника, тленом могильным несет.

Если ты жаждешь оказывать благодеянья,

Молви тому, кого бремя порока гнетет:

«Кайся всем сердцем, поверь — лишь одно покаянье

Черные пятна с плаща твоей чести сотрет».

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

— Когда старик закончил увещевания и замолкли его причитания, вышел вперед юноша рослый, совсем уже взрослый, в лохмотьях, едва прикрывавших тело, и к собранию обратился смело:

— О люди разумные и степенные, вы послушали наставления драгоценные. Кто совету мудрому намерен внять, должен это поступками доказать в щедростью подаяния грешные искупить деяния. Клянусь я всезнающим и всепрощающим, бедность моя не требует объяснения, а назойливость заслуживает снисхождения. Неужели мой вид не вызовет жалости в ваших сердцах? Помогите мне, и вам поможет Аллах!

Нашлось тут добрых людей немало, мошна бедняги быстро полниться стала, словно родник внезапно забил и пустыню бесплодную оросил. С полной сумою гордо шагая, он ушел, Тиннис восхваляя. Вслед за юнцом восвояси старик удалился; руки вздевая, на ходу он громко молился, Аллаху всевышнему хвалу воздавал и восславить господа всех призывал.

Продолжал рассказчик:

— Мне захотелось старца догнать и все скрытое и нескрытое о нем узнать. Долго я следом за ним шагал, но увы — шейх молчания не нарушал. Лишь когда убедился, что за нами никто не следит и опасность ему не грозит, он обернулся ко мне проворно и приветствовал с радостью непритворной. Потом спросил:

— Восхитился ли ты этого газеленка умом?

Я сказал:

— Восхищаюсь я равно учителем и учеником.

Шейх промолвил:

— Этот юный ловец жемчужин не посрамит гордой славы Серуджа.

Я воскликнул:

— Да, сразу видно, твоего это дерева плод, искра огня твоего в нем живет!

Абу Зейд догадку мою подтвердил и сметливость мою похвалил, а потом спросил:

— Не зайти ли нам в какой-нибудь дом, где чашу вина мы могли бы распить вдвоем?

Я сказал:

— Горе тебе, ты людей к благочестию призываешь, а сам о нем забываешь!

В ответ он притворно усмехнулся, от меня отвернулся, прочь пошел, но потом вернулся и сказал:

— Запомни-ка на прощание еще одно назидание:

Душу вином омывай от печалей!

Тем же, кто станет тебя упрекать,

Ты отвечай: «Ведь потом покаяньем

Я, как и ты, буду грех свой смывать!»

Затем добавил:

— Что ж до меня, то я пойду, себе такой уголок найду, где можно и утром и вечером пить и никто не станет за это корить. Я вижу, компания моя тебе не годится и ты не умеешь веселиться. Нам с тобою не по пути — посторонись в дай мне пройти. Подсматривать за мной не пытайся и выслеживать меня не старайся!

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Тут он покинул меня и пошел, как видно не думая возвращаться; я же в огорченье вздыхал: «Лучше бы вовсе нам не встречаться!»