Макамы - [43]
И так умом своим старик всех восхитил, так красноречием, тонкостью обольстил, такое в речах показал превосходство, что люди забыли его уродство. И тотчас помощь ему предложили: что в карманах нашли, пред ним положили. И сказали:
— Искал ты влагу, а колодец сухой, насытиться жаждал, а улей пустой. Прими наше малое подношение без благодарности и поношения.
Но и малый их дар великим он посчитал и дарящим хвалу воздал. Потом прочь побрел, дороги не разбирая, спотыкаясь о камни, как лошадь слепая.
Продолжал рассказчик:
— Мне показалось, что старик притворяется и нарочно на ходу спотыкается. Я пошел по его следам — хотел во всем убедиться сам. Он посмотрел на меня краем глаза и отвернулся сразу. Но в безлюдном месте старик оживился, с веселым лицом ко мне обратился, в друга искреннего из обманщика превратился. И сказал:
— Я вижу, идешь ты тем же путем. Хочешь и дальше пойдем вдвоем? Не ищешь ли спутника честного и полезного, услужливого и любезного?
Я ответил:
— Спутника такого найти — большую удачу в пути обрести!
Старик воскликнул:
— Ты нашел его — веселись! Искал благородного — с ним рядом держись!
Тут он долгим смехом залился и вмиг от паралича исцелился. Это был Абу Зейд, друг мой любимый, здоровый и невредимый! Я рад был его исцелению, но стал упрекать его, что всех он ввел в заблуждение, однако хитрец меня перебил и так стихами заговорил:
Затем сказал:
— В этой стране больше незачем мне оставаться и от жителей ее нечего домогаться. Коли хочешь, компанию составим — двойные следы на дороге оставим!
Потом мы два года вместе блуждали и разлуки не ждали. Я хотел, чтобы так и вся жизнь прошла, но судьба наши пути развела.
Перевод В. Борисова
Забидская макама
(тридцать четвертая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Когда по дороге в Забид[231] пересекал я пустыни едва проходимые, был со мной мой невольник любимый. Этого юношу вырастил я и воспитал, обучал его и на путь прямой наставлял. Вел он себя примерно, служил мне верно, не ошибался, во всем угождал, желанья мои предупреждал. Не мудрено, что был я привязан к нему всей душой и, куда бы ни ехал, всегда его брал с собой. Но в Забиде губительница-судьба унесла моего раба. Проводил я носилки его погребальные дорогой печальной и целый год ничего не ел и невольника нового брать себе не хотел.
В одиночестве было трудно, тяжко и скудно; захотелось мне вновь обрести покой, и решил я утраченную жемчужину жемчужиной заменить другой. Попросил я забидских работорговцев:
— Подыщите такого, что мне по вкусу придется — пусть он будет красивый, расторопный, красноречивый, из тех, кого благородные люди вскормили и обучили и лишь по бедности с ним расстаться решили.
Они обещали дружно добыть невольника, какого мне нужно: взялись за дело, один другого живее, и клялись отыскать его поскорее. Месяцы шли, друг друга опережая, полнолунья ущербами сменяя, но торговцев я понапрасну ждал: гром их обещаний ливня мне не послал.
Когда я увидел, что просьбы мои забылись или торговцы забывшими их притворились, я подумал: «Не всякий, кто отмеряет локтями[232], отрезает тоже локтями, и лучше всего чесаться собственными ногтями».
Решил на других я больше не полагаться и сам на рынок стал собираться: приготовил монеты и того и другого цвета[233], пришел на рынок, попросил невольников мне показать и цены назвать. Тут подошел ко мне человек, закутанный покрывалом, которое рот и нос закрывало, юношу он за собой тащил и такие стихи говорил:
Говорит рассказчик:
— Когда я увидел стройность юноши, его красоту и лица чистоту, поразило меня его совершенство, показался он мне обитателем сада блаженства[235]. Я сказал себе: «Если он человечьего рода, то несомненно — самой высокой царской породы!»
И спросил у невольника, как его звать, не для того, чтоб имя его узнать, — мне захотелось испытать, будет ли блеск его речи блеску лица под стать и даст ли его произношение уму усладу и утешение. Но не услышал я от него ни слова — ни горячего, ни холодного, ни благородного, ни простонародного. Я сказал, отвернувшись:
