Макамы - [16]

Старик обещал полезный совет принять и такую личину больше не надевать. Ушел от судьи он с видом смиренным, но лукавство сверкнуло в его глазах откровенно.

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Ничего удивительнее этого случая мною в превратностях странствий не видано, ничего подобного в мудрых книгах не читано.

Перевод А. Долининой

Александрийская макама (девятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Молодому дома не сидится — жаждет молодой купец нажиться. Так изведал я дороги Магриба и узнал пути Машрика[63]. Не раз я в жизни рисковал, но состояние сковал. Внимал я заветам мудрецов и советам умных купцов. Вот один из них — не хуже, не лучше других: «Вступая в незнакомый град, ты разузнай у самых врат, чем городской судья богат и чему он будет рад». Учтивостью я кади[64] покорял, благоразумием к себе располагал, чтоб у меня была опора, если возникнет с кем-нибудь ссора. Старался я дружбу с кади вести, дабы свои интересы блюсти. И дружба та была неразрывна, как смесь вина с водой неразливна. Сильный дух укрепляет тело, а знакомый судья — торговое дело.

В Александрии[65] у кади однажды я был. Дул ветер холодный, и ливень лил. Неимущих просьбы судья разбирал, даянья богатых он им раздавал. Вдруг моложавая женщина входит к судье, невзрачный старик за ней — как на узде. Сказала красавица:

— Да будет Аллах для судьи советчиком, чтобы довольны были истцы и ответчики! О судья, я — из знатного рода, и вся родня моя благородна. Я — женщина скромная, честная, целомудрием известная. Меж мной и соседками разница есть: моих добродетелей не перечесть! Когда меня сватали мужи именитые и богачи знаменитые, мой отец насмешкой им рот затыкал и без разговоров со двора прогонял: не хотел он с ними родниться, не желал о подарки их оскверниться. Он Аллаху поклялся, что будущий зять ремесло из ремесел будет знать. Но решила злая судьба моя, что женой обманщика стала я — вот этот злодей к отцу явился, клятвы давал, мастерством хвалился: «Пару жемчужин я так подберу, что пятьсот динаров за них беру!» И тут объявил отец родне, что ювелир будет мужем мне. И не подумал узнать отец, честен этот жених или хитрец. А плут взял меня из-под крова родного, привел под кровлю дома чужого, и тут увидала я, что ловкий мой муж любит поспать, свернувшись, как уж. Да что толковать: мой муж — лентяй, соня, бездельник и слюнтяй! Мое приданое — не одни надежды, а деньги, ковры, вороха одежды. Но муж за бесценок стал все продавать и сладкой едою живот набивать. Не только имущество в прах превратилось — сама с таким мужем вконец истомилась. И стала ему говорить: «Эй ты! Ведь мы стоим на краю нищеты. Была у тебя жена богата, а сейчас у нее на заплате заплата. Займись ремеслом! Ты поел моего, дай и мне вкусить от куска твоего!» Он сказал: «Ремесло мое нынче в застое: испортились вкусы — не в цене украшение золотое». Есть у нас сын — мальчик хороший, да от худобы на зубочистку похожий. Отец нас ни разу не накормил, слез наших ни разу не осушил. И вот муженька я к тебе привела — вконец его лень меня извела! Проверь, где правда в наших словах, и рассуди, как подскажет тебе Аллах.

Судья сказал старику:

— Ну что ж! Не оправдаешься — в тюрьму попадешь! Если жена не права, скажи. И свою правоту докажи!

Потупил было взор старик, да к смирению, видно, он не привык. Вот он засучил рукава и ринулся в бой, сказав такие слова:

Послушай рассказ удивительный мой —

И ты посмеешься, поплачешь со мной.

В натуре моей и черты нет плохой,

Зато добродетелей в ней — целый рой!

Мой род — гассаниды[66] — прославлен судьбой,

А славный Серудж — это край мой родной.

Богатство мое — не мешок золотой,

А звонкие рифмы, что льются рекой.

Я в бездну наук погружен с головой,

Такая работа — не хуже другой.

И, словно ныряльщик в пучине морской,

Ловлю я жемчужины в речи людской.

Я рву красноречия плод наливной

(Другие — лишь хворост ломают сухой).

И слов серебро под искусной рукой

Горит, словно солнечный луч золотой.

Когда-то талант сочинительский мой

Вознес меня так высоко над толпой:

Подарки текли изобильной струей,

Я дар отвергал, если он небольшой.

Сегодня талант уж не ценится мой:

На рынке поэзии полный застой,

А слава певца — это звук лишь пустой —

Никто не желает и знаться с тобой!

Теперь от поэта бездельник любой,

Как будто от падали смрадной, гнилой,

Лицо отвращает, идет стороной.

Смутился мой ум от напасти такой —

Окутала ночь меня тьмою густой.

Теперь во мне нет уже силы былой —

Тоска и заботы владеют душой,

И тело истерзано злой нищетой.

Печальный, бреду я постыдной стезей —

Ведь я обездолен неправой судьбой.

И все, до последней подстилки худой,

Я продал — и сплю, укрываясь полой.

Долги мою шею стянули петлей —

Не вырваться мне из петли роковой.

Измучил однажды нас голод лихой:

Пять дней — и ни крошки во рту ни одной!

Тогда подсказал мне желудок пустой:

«Приданое — где еще выход иной?»

Но сердце так мучилось горькой виной,

Глаза увлажнялись горючей слезой.

Я все продавал по согласью с женой,

Чтоб гнев не гремел над моей головой.

Она же — ты видишь — грозит мне войной,

Как будто поверила мысли пустой,

Что долг мой — нанизывать жемчуг простой.

Иль думает, что пред отцом и родней