Мак и его мытарства - [23]

12

«Смех в зале» я могу читать снова и снова, и он не приедается мне, потому, должно быть, что за исключением «укачивающих моментов» – в этом рассказе они особенно невыносимы – призывает нас принять важнейшее в жизни решение, а именно, свалить, что называется, с концами.

Подобный вид побега неизменно обладает обольстительной силой, и мы не желаем отказываться от него, хотя в самый момент истины неизменно отшатываемся и выбираем спокойное однообразие города, где живем всю жизнь. Но если все же она, жизнь эта, не вовсе лишена радости, это объясняется тем, что мы знаем: возможность все бросить, пусть даже с опозданием, и уйти еще не потеряна.

Это не противоречит тому, что я предпочитаю прощания совсем иные менее громкие. Случилось мне как-то прочесть о традиции ухода «sans adieu» (не прощаясь), что в разговорном испанском XVIII века приняло форму фразы «уйти по-французски», которая до сих пор произносится с осуждением и упреком по адресу тех, кто покидает родные места не простившись ни с кем, не сказав ни слова; кажется, что такой уход есть деяние предосудительное, а между тем уйти с какого-нибудь многолюдного сборища молча и незаметно считается чем-то гораздо более изысканным и свидетельствующим о хорошем воспитании, нежели поступить наоборот, и потому, наверное, я до сих пор помню, как однажды, выпив больше, чем следовало, нелепейшим образом прощался со всеми присутствующими, тогда как подобало бы удалиться скромно и незаметно, а не красоваться в столь бедственном состоянии.

Манера уходить «sans adieu» оставалась в моде среди представителей французского высшего общества на протяжении всего XVIII века и превратилась в обычай покидать, не прощаясь, салон, где имел место званый вечер, уходить, даже не поблагодарив хозяев. И обычай этот ценился столь высоко, что, если кто-то откланивался, это воспринималось как невоспитанность и дурной тон. Когда гость начинал выказывать все признаки нетерпения, давая понять, что ему не остается ничего другого, как уйти, все считали, что это в порядке вещей, а вот на того, кто уходил, простившись, смотрели косо.

И незаметный уход со сцены представляется мне верхом элегантности. Как, например, поступил в Лиссабоне Вальтер. Ибо удалиться, не применив всем известной формулы, не значит ничего иного, чем проявление величайшего удовольствия от общества, в которое мы попали и куда намереваемся попадать впредь. Иными словами, мы уходим молча, потому что прощальные слова станут выражением разочарования и заявлением о разрыве. И это соображение неминуемо приводит меня к мысли о том, как резко и внезапно исчез я из жизни Хуаниты Лопесбаньо. Я сделал неверный ход. Но что толку сейчас, по прошествии сорока лет после моего ухода, твердить, что я не простился с нею оттого лишь, что не хотел, чтобы она усмотрела в этом прощании признаки досады, приметы разрыва. Никакого толку. Более того, боюсь, она бы мне и не поверила. Да и как же ей было поверить, если не верю я и сам, я, отлично знающий, что в те времена понятия не имел о тонкостях ухода «sans adieu. Я ушел, сам не понимая почему, не в силах справиться со смутным побуждением и, может, повинуясь неодолимому стремлению уйти.

«Смех в зале» я перечитывал много раз, и мне не надоедало, потому что, помимо прочих достоинств, в этом рассказе был запечатлен Лиссабон. Меня завораживала та трагедийная атмосфера, которой Санчес сумел окутать историю о великом прощании Вальтера. И еще то, что этой атмосферой преступления и роковой предопределенности пропитан столь подходящий для этого такой город, как Лиссабон, о котором, помнится, один мой друг говорил, что надо увидеть его весь, охватить одним взглядом при первом свете зари – увидеть и заплакать. А другой мой друг говорил нечто совершенно противоположное: его надо увидеть в тот кратчайший, как скупая улыбка, промежуток времени, когда над Руа де Прата гаснет последний беглый отсвет солнца.

И со мной, и знаю, что с другими случалось такое: когда я впервые оказался в Лиссабоне, у меня возникло ощущение, что я жил там раньше – не знаю когда, да и быть такого не могло, но я бывал в этом городе вопреки тому, что никогда в нем прежде не бывал.

– Лиссабон – для того, чтобы в нем жить и умереть, – раздался чей-то голос.

И мне даже не надо выяснять, чей это был голос – того покойника, который обитает у меня в голове.

[ГО ВНО РОСКОП 12]

Обычное предвечерье. После долгой прогулки по кварталу и его окрестностям, потому что сегодня я вышел далеко за разумные пределы квартала Койот, и утомившись, вернулся домой и по старой привычке мысленно раскурил трубку, что означало, по выражению моей матери, разжечь «свой мысленный камин», и стал думать о своем давнем намерении уйти когда-нибудь куда-нибудь очень далеко, а также о почти постоянном стремлении сделать так, чтобы этот дневник не превратился в роман.

Потом я, что называется, пропустил стаканчик-два и погрузился в размышления о том, следует ли мне сегодня запросить астрологический прогноз. И наконец решил, что все же взгляну, что написала Хуанита на своей проклятой странице. Но в эту самую минуту по электронной почте пришел ее ответ на мой давешний мейл. Нечего и говорить, что это было неожиданно. И передо мной предстал текст, я бы сказал, искрящийся задором, игривый и, если угодно, обескураживающе глумливый: «Погода – лучше не бывает. Все божественно. Тяжкое