Махтумкули - [42]
Кто знает, то ли весть о горькой участи Менгли достигла ее тускнеющего сознания, то ли просто наступил предел, отпущенный человеку для терпения и страданий, но она умерла утром того же дня, когда увезли Менгли. Умерла, прося ломать Махтумкули.
Слышал ли он ее последний зов? Может быть, даже слышал, потому что торопился не прежним путем, не по берегу Каспия, а напрямик, через пустыню, через тоску и боль потерь. Это был опасный путь, и караванбаши не спешил соглашаться вести этим путем караван. Он упрашивал долго, пока сумел воззвать к мужеству человека. Воззвал бы быстрее, располагай он золотыми туманами, да туманов, к сожалению, не было…
Весть о горе Карры-муллы была крылатой, и из близлежащих сел потекли сочувствующие. Люди оставляли свои дела и спешили отдать последний долг усопшей. Здесь были и знатные баи, и ханы, и беки, ибо в туркменской степи не только беднякам доводилось в трудных случаях обращаться за советом к Довлетмамеду. Он почитался как добрый наставник народа, особенно последнее время, когда в связи с военными передрягами так много обездоленных и осиротевших искали утешения и прибежища. Многие муллы и ахуны лохматой завистью завидовали авторитету Довлетмамеда, но и они вынуждены были смиренно нести ему свое почтение, в противном случае потеряли бы в глазах народа и то немногое, что имели. Они делали вид, что переживают чужое горе, как свое, а некоторые настолько прониклись необходимостью сочувствия, что действительно переживали и плакали, как по собственной родне.
Весь день Довлетмамед провел на ногах, а к вечеру уединился в доме Махтумкули. Ему принесли чайник чая, и он прилег в одиночестве, стараясь никому не показывать, как он потрясен, как убит. Она была ему верной подругой на протяжение долгих десятилетий, честно всю жизнь делила с ним горести и невзгоды — и вот ее нет.
Обычно он говаривал: "Без воли аллаха и тростинка не шелохнется". Но что-то непонятное стало твориться последнее время, поколебались опоры незыблемого, дрогнула вера в абсолютность". Чем провинился я перед тобой, о всевышний, чтобы ты карал меня так нещадно? Я прожил много лет, но не совершил ни одной подлости, я чурался праздности и ел хлеб, заработанный честным трудом. Я ничего не жалел для своего народа, истину называл истиной, неправду называл ложью. За что же непосильное бремя возлагаешь ты, о предвечный, на мои слабые плечи?"
Хотелось поговорить, хотелось выплакать кому-то свое горе. Кому? Никогда еще не приходилось ему так откровенно упрекать всевышнего. Всю жизнь он считал себя верным слугой аллаха, служил ему и молился ему. Не было случая, чтобы хоть раз пропустил ежедневную пятикратную молитву. Вставая утром, с благодарностью вспоминал имя аллаха. Перед сном опускался на колени и, касаясь лбом твердого и холодного пола, просил милостей, благодеяния, справедливости. Не для себя одного, для всех просил. А все равно столько бед, столько несчастий затопило земной круг…
Довлетмамед пил безвкусный чай и гнал прочь крамольные мысли. Он отдавал себе отчет, к кому обращается, кому выражает недовольство. Комочек праха! Кто разрешил тебе упрекать того, чье имя на устах твоих — блаженство и средоточие неизъяснимой сладости! Ты считаешь себя правозерным мусульманином — и ты ропщешь?!
Горе ослабило дух, — вот в чем дело. Тяжкое горе. Даже верблюд ложится под непосильной ношей, а тут всего-навсего человек. Как может он сдержать негодование, если нет даже признака высшей справедливости? Тот же Карли-сердар корысти ради готов предать огню и мечу весь мир. Ни аллаха не уважает он, ни рабов его. Если кого-то надо карать, то покарай его, всевышний, и люди трижды падут ниц перед твоей мудростью! А он живет себе припеваючи. Не вменяй же и мне в вину, о милосердный, мой ропот и пени мои…
Довлетмамед дышал тяжело. Словно водоворот действительного спора крутил его, как щепку. И как щепку выбросил, когда утих. Все силы напрягал он, чтобы думать о другом, но сил было слишком мало. Душу излить хотелось, поделиться горем своим. Кому излить душу? С кем поделиться? Для обыденных разговоров людей сколько угодно, но ведь это же не разговор, это — рана! Кто окунется в мерзость жизни этой, чтобы вынырнуть чистым и светлым, чтобы других осветлить? Кто объяснит, почему люди приходят в этот мир с пустыми руками и уходят — с пустыми надеждами?
"Без воли аллаха и тростинка не шелохнется". Он много раз повторял эту формулу, она жила в нем как непререкаемая истина, в плоть и кровь впиталась она. Он и сейчас в нее свято верил, старался отогнать корявые, чужие мысли. И все же…
Если говорить по правде, то случаи для сомнения в благостыне аллаха, конечно же, были, однако дерзко пенять аллаху не доводилось. Мужества не доставало, чтобы беседовать, как с односельчанином. Или пусть даже с наместником, пусть — с владыкой!
А сейчас — беседует. Со смущением, боязно — но беседует!
Довлетмамед отер обильно струящийся по лицу пот. Оторопь брала старого книжника — нет такой философии, что помогла бы возвыситься до тех пределов, что от первого дня сущности недоступны для смертного. Нет, хоть и тщится он.
Классик туркменской литературы Махтумкули оставил после себя богатейшее поэтическое наследство. Поэт-патриот не только воспевал свою Родину, но и прилагал много усилий для объединения туркменских племен в борьбе против иноземных захватчиков.Роман Клыча Кулиева «Суровые дни» написан на эту волнующую тему. На русский язык он переведен с туркменского по изданию: «Суровые дни», 1965 г.Книга отредактирована на общественных началах Ю. БЕЛОВЫМ.
В романе К. Кулиева «Черный караван» показана революционная борьба в Средней Азии в 1918–1919 годах.
Совсем недавно русский читатель познакомился с историческим романом Клыча Кулиева «Суровые дни», в котором автор обращается к нелёгкому прошлому своей родины, раскрывает волнующие страницы жизни великого туркменского поэта Махтумкули. И вот теперь — встреча с героями новой книги Клыча Кулиева: на этот раз с героями романа «Непокорный алжирец».В этом своём произведении Клыч Кулиев — дипломат в прошлом — пишет о событиях, очевидцем которых был он сам, рассказывает о героической борьбе алжирского народа против иноземных колонизаторов и о сложной судьбе одного из сыновей этого народа — талантливого и честного доктора Решида.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.