Махтумкули - [40]

— Значит, вы дали согласие?

— Да, согласились. И свадьбу уже назначили.

Разговор был исчерпан.

Когда произнесено слово согласия, когда всенародно объявлен день свадьбы, говорить больше не о чем. Но ведь в главном-то не сказано ни слова — о двух любящих сердцах, для которых рухнет вселенная, скроется под пылью и обломками!

Медед сидел молча. Он тоже был весь потный, хотя и не слишком жарко было в чатме — время от времени налетая дующий с Каспия ветерок, освежая лица беседующих.

— У нас тоже было намерение породниться с вами, — выжал из себя Довлетмамед, и дальше пошло легче: — Ждали возвращения Абдуллы из Кандагара, а там собирались Мамед-сапу женить. Нельзя же ведь черед нарушать, правда? А из Хивы должен был вернуться Махтумкули — тут мы и постучались бы в вашу дверь. Теперь решение ваше повергло в прах наши намерения.

Медеду было не по себе. Он по-настоящему уважал Довлетмамеда, неловко было в глаза ему глядеть. Принесло же не во время Хромого муллу! Да и жена хороша: нет того, чтобы о дочке подумать, о доле ее горькой, так она уши развесила на посулы! Оно-то, если на то пошло, страшного ничего нет. Пусть Ильяс вдовец, так он с женой и не пожил вовсе, а парень молодой и из себя видный. С достатком опять вся, А Махтумкули… Его, правда, любит Менгли, а любовь — это дело нешуточное. Может, не следовало торопиться с согласием, породнились бы с Довлетмамедом, но тут еще и Бекмурад искательно в глаза засматривает — своей очереди ждет… Сложно все в жизни и запутано…

— Аллах дает людям детей для радости, — продолжал Довлетмамед. — Если ребенок твой счастлив, ты вместе с ним счастье испытываешь. И беды его — тоже разделяешь… Поговаривают люди, что Атанепес нехороший человек. Найдет ли свою судьбу ваша дочь под его крышей?

— Видно, так уж аллахом предписано, — вздохнул Мемед. — Сам я — вот хлеб между нами лежит! — не желаю зла дочери.

Да кто из нас желает? — подумал Давлетмамед. Не враги мы детям своим. Мамед ответил той сакраментальной формулой, к какой любил прибегать и сам Довлетмамед. Сейчас на показалась ему не столь уж справедливой — не в бездействии человек доли своей ожидать должен, а усердствовать вдостижении ее.

— Верные слова: от предписанного аллахам уйти, конечно, нельзя. Но не кривим ли мы иной раз душой, сваливая на аллаха свои собственные деяния? Бывает ведь, что не судьба, а человек делает несчастным другого человека. Разумом наделил аллах человека, двумя глазами одарил его, чтобы тот мог отличать дурное от хорошего. Мы же порой закрываем глаза, творя необдуманное. Дети наши горько плачут, а мы их будущее на весы собственной корысти бросаем.

В голосе Довлетмамеда, обычно ровном и мягком, прозвучало откровенное осуждение, и Мамед заволновался, заерзал на кошме. Будь его собеседником не Довлетмамед, он нашел бы что ответить. Разве он один продает свою дочь? Много ли таких, кто выходит замуж за своего избранника и с благодарностью переступает отчий порог? Кто вообще советуется с дочкой, когда наступает время замуж ее отдавать? В каком законе это сказано, какой праведник советует такое?

Много доказательств мог бы привести в свое оправдание Медед. Он старался не перечить Карры-мулле, не показывать свою заносчивость, старался поучтивее выйти из создавшегося положения, в котором — видит бог! — он меньше всего виноват.

— Истина в устах ваших, мулла-ага. Бывают поступки, когда мы не принимаем в расчет последствия. А все нужда виновата. Чтобы вырваться из лап ее, бывает, за первую возможность хватаешься и не замечаешь того… Словом, дело сделано. Что дальше будет — от нас не зависит.

Довлетмамед допил чай, посидел, поднял взгляд на солнце.

— Да пребудет с вами милость аллаха… Время молитвы наступило.

16

Менгли лежала навзничь, уставившись в тюйнук[37]. Там мерцало много звезд, и одна из них улыбалась девушке. Там смотрела бы и смотрела на эту ласковую звездочку, глаз бы от нее не отрывала. Будто разговариваешь с ней на каком-то странном, беззвучном языке, и на душе легче становится. Имела бы возможность вылететь через тюйнук, как дым через него улетает, не засомневалась бы, не помедлила ни на миг.

Там, в темной мерцающей выси хорошо, наверное, просторно, вольно, никто не приказывает, никто желания твои не пинает ногой — пари себе и пари. И полететь куда-нибудь можно. Куда? Все равно, лишь бы подальше. Даже не полететь! Босиком побежала бы! Да поди побеги, если глаз с тебя не спускают! А вчера старуха приползла — от Хромого муллы. Сидела, перхала, скрипела, на все лады Атанепес-бая и Ильяса нахваливая. Нравятся они тебе? Свою дочку за ник просватай, а по чужим подворьям нечего околачиваться!

Прокричал петух, и пошла гулять по селу петушиная разноголосица. Менгли оторвала взгляд от улыбчивой звездочки, прислушалась — может, далекие конские копыта стучат? Нет, затих петушиный крик, а копыт не слышно.

Она повернулась на бок, устраиваясь поудобнее. Махтумкули перед глазами возник, картины редких свиданий поплыли. Стихи вспомнились:

Я — жертва осенних ветров;

Ты — вера моя и покров.

Мой храм. Из каких жемчугов,

Алтарь мой, построен твой стан?