Махтумкули - [3]

— Правильно, не соглашайся, Караджа, — поощрил подростка Махтумкули, посмеиваясь. — На его месте я бы тебя хивинским халатом одарил.

Ягмур махнул рукой:

— Эх, так и быть — твой ремень, Караджа!

Парнишка обрадовался. Проворно вскочил на ишака и, усердно шпоря его босыми пятками, помчался в село — хвастаться перед друзьями редким подарком.

Махтумкули глядел вслед, и бледная усмешка плавала на лице поэта.

— Как он возликовал! У него есть ремень… Теперь он пожелает иметь халат и сапоги. Затем потребуется конь и оружие, скот, разное добро… Такова человеческая суть: желания начинаются с малого, а кончаются тем, что не хватает целого мира, чтобы насытить их…

Он говорил тихо, он словно сам с собой разговаривал.

А Ягмур все упивался своей радостью.

Мяти положил ему на плечо свою крепкую, тяжелую руку:

— Молодец твоя Бостан — с сына начала семью пополнять.

— Тебе того же бог даст, — расстроганно отозвался Ягмур.

— Ай, не знаю, — с сомнением качнул головой Мяти. — Прежде жениться надо. А там сын родится или дочь — одному аллаху ведомо.

— Это и нам определить не сложно, — вмешался Махтумкули; в глазах его опять прыгали веселые искорки. — Дай-ка свою руку.

Мяти понимал, что друг шутит, но руку протянул со всей серьезностью:

— На… Авось угадаешь, не даром ты мулла.

Махтумкули долго, с преувеличенным вниманием, разглядывал широкую ладонь Мяти, потом торжественно заявил:

— Твой первенец — сын. Но похож он будет не на тебя, а на мать.

— Лишь бы на кого-нибудь из нас, — согласился Мяти. — А то ведь бывает рождаются на соседа похожими.

Все трое переглянулись и расхохотались.

Ягмур отсмеялся первым и вдруг задумался.

Снова зацокали копыта по каменистой извилине ущелья. Из-за поворота показался всадник.

— Адна-хан пожаловал, — узнал Махтумкули. — Кто-нибудь из вас возьмите для приличия его коня под уздцы. Пусть попыжится.

Всадник приблизился. Это был крепкий джигит в красном шелковом халате и ладно сидящей белой папахе; ноги в черных сапогах уверенно опирались на стремена. За кушаком всадника торчала белая костяная рукоятка ножа, по конскому крутому боку похлопывала сабля в узорчатых ножнах, над плечом виднелся ствол ружья.

Ягмур проворно подбежал, с почтительностью взял коня гостя под уздцы, так же почтительно предложил спешиться. Но Адна-хан, видимо, понял, что над ним собираются подшутить — натянул резко поводья, заставив коня высоко задрать голову, и рука Ягмура сорвалась.

— Чай пьете?

— Точно, — ответил Мяти. — В промежутках борьбой занимаемся. Если имеешь желание, сойди с коня, испытай свою силу.

Адна-хан хмыкнул, презрительно сощурился, постукивая рукоятью плетки по луке седла.

— Вижу, у вас терпежа нет, чтобы силой своей почваниться. Момент подходящий — можете в поход собираться. Только что состоялся большой совет. Аксакалы[5] приняли решение: отправлять джигитов в Кандагар на следующей неделе. — Адна-хан покосился на Ягмура, тронул глазами Мяти, остановил взгляд на Махтумкули. — Между прочим, твои старшие братья тоже едут. И Мамедсапа и Абдулла — оба едут.

— Мои братья еще не сошли с ума! — резко отпарировал Махтумкули, бледнея. — Ни Мамедсапа не поедет, ни Абдулла!

— Это почему же?

— Ты сам едешь?

— Я еду в Астрабад. Оттуда двинусь дальше, в Тегеран.

— А твой отец?

— Отцу нездоровится.

— Тогда скажи ему, Адна-хан… отцу своему скажи, чтоб не мутил воду, не толкал людей на кровавую авантюру! Они и так живут кровь глотая. Пусть откажется от нелепой затеи — не получится из Ахмед-шаха народного покровителя!

— Из кого же получится? — скривил губы Адна-хан. — Может, на тебя наденем шахскую корону?

— Не мели глупостей, когда речь идет о серьезном деле! — горячился Махтумкули. — Жизнь дорога всем, а вы… вы с отцом только о собственной выгоде заботитесь! Отцу не здоровится, тебе в Астрабад приспичело. А они? — Махтумкули кивнул в сторону Мяти и Ягмура. — Их жизнь для вас… — он нагнулся, поднял с земли травинку, — их жизнь для вас дешевле вот этой сухой былинки! Думаешь непонятно, почему никто из вас не едет в Кандагар? Потому что опасно, а вы — дрожите за собственную шкуру!

Адна-хан смотрел в упор, наливаясь черной кровью гнееа.

— Ты, дивана![6].. Ты, развеявший по ветру свой жалкий рассудок в Хиве!.. Ты… подонок…

Не закончив, он задохнулся собственной яростью, рванул поводья. Их перехватила железная рука Мяти.

— Ну-ка, повтори свои слова еще раз!

— Что сделаешь, если повторю? — ярился Адна-хан.

— Повтори. А потом увидишь, что сделаю!

— Оставь его, Мяти, — оборвал инцидент Махтумкули, — не связывайся с глупцом, отойди.

Адна-хан хлестнул коня плетью так, что тот присел.

— Я вам, олухам, покажу еще, кто глупец! Я вам…

Топот жеребца, рванувшего с места в карьер, заглушил последние слова угрозы. Адна-хан помчался в Хаджиговшан.

— Ха-ха-ха-ха… — неуверенно засмеялся Ягмур и замолк.

А Махтумкули долго глядел вслед Адна-хану. Тот уже скрылся за поворотом, а он все смотрел, и грудь его вздымалась, как меха кузнечного горна.

— Он тоже вышел во владыки, это ничтожество… О бренный мир! Кого возвышаешь? Кому даешь львиный облик?..

О создатель, смущен я твоими делами —

У достойных ты отнял священное пламя,