Махтумкули - [2]

Неожиданно Мяти обхватил Ягмура за поясницу и с победным возгласом оторвал его от земли, приподнял, швырнул на копешку сжатой травы. Не удовольствовавшись этим, оседлал побежденного, обхватил широкими лапищами его шею:

— Ну! Показать, что такое шахская справедливость?

Махтумкули вскочил, набросился на Мяти:

— Покажи!

Почувствовав подмогу, сникший было Ягмур оживился. Вдвоем они свалили Мяти, уселись на него верхом. Теперь за горло держал противника Махтумкули. И спрашивал:

— А тебе показать, что такое несправедливость?

Он сделал ударение на слоге «не».

Не делая попытки освободиться, что, конечно, ему удалось бы без особых усилий, Мяти только свирепо вращал глазами и с нарочитой придушенностью хрипел:

— Девяти десяткам лисиц не справиться с одним львом! Отпустите, несчастные, пока я по-настоящему не зарычал!

Махтумкули оборотил на Ягмура смеющиеся глаза.

— Слышишь, что бормочет этот хвастун? Лежит под нами да еще угрожает. Что будем делать? Помнем его маленько? Или пожалеем?

— Пощадим, — сказал миролюбивый Ягмур. — Пусть восхваляет наше великодушие.

Он первым поднялся и стал растирать кисти рук, беззлобно ворча:

— Обрадовался, что аллах силой не обделил! Чуть руки не оторвал напрочь.

— Вставай, «лев», — поднялся и Махтумкули с поверженного противника.

Но Мяти вставать не торопился. Он подсунул ладони под голову и лежал навзничь, глядя в небо, словно безмятежно отдыхал. И желания его были мирными:

— Коли на то пошло, давай, Махтумкули, повтори то стихотворение, которое ты вечером читал. А мы с Ягмуром послушаем.

Махтумкули, уже принявшийся складывать в торбу пиалы, покосился на загорелое дочерна, крупной лепки лицо друга.

— Как видно, ты сегодня не помышляешь о работе?

— Никуда она не убежит, работа наша, — беспечно сказал Мяти, не меняя позы. — И ты не пытайся увести разговор в сторону. Мы не отстанем. До самого дома твоего будем идти следом и требовать.

— Давайте, давайте… От требований еще никто удовольствия не получал. И вы не получите.

— Пускай не получим. Посмотрим, в таком случае, какое удовольствие получишь сегодня ты от встречи с Менгли.

Мяти сел, глянул на друга и по виду того понял, что сказал не то: Махтумкули копошился со своей торбой, опустив голову, и отвечать как будто не собирался. Или его мысли уже в окрестностях Хаджиговшана? А может, о другом думает — об Ахмед-шахе, например? Как же! Определенно с Менгли своей уже разговаривает в мыслях!

И Мяти стал напевать запомнившиеся строки:

Только солнце ниспошлет на поля лучи-клинки,

Их встречаешь, как луна свысока, красавица.

Исфаганский… исфаганский… исфаганский…

Махтумкули не выдержал, засмеялся:

— Эх, ты… При дележе силы господь наделил тебя ею вдвойне, а вот когда память раздавали…

— …мою долю отдали тебе, — великодушно закончил фразу Мяти. — Быть мне жертвой за тебя, повтори, не заставляй упрашивать!

Махтумкули и сам был непрочь погрузиться на минуту в бурлящий поток своих лирических переживаний. Мяти не ошибся: он действительно думал о Менгли, он разговаривал с ней, он сгорал в пламени ее прекрасных глаз. Стихотворение, прочесть которое просил Мяти так настойчиво, было посвящено ей же и было оно продиктовано самой чистой, самой возвышенной любовью. Совсем не так следовало читать его, как это попытался сделать Мяти!

Махтумкули заложил руки за кушак, оборотился лицом в сторону Хаджиговшана. Голос его зазвучал негромко и проникновенно:

Только солнце ниспошлет на поля лучи-клинки,

Их встречаешь, как луна свысока, красавица.

Исфаганский лук тугой, что так ценят знатоки,

Плащ пенджабский ты, чья ткань, так легка, — красавица.

Трудно кончики шнурков вкруг косы твоей стянуть.

Трудно дом твой обойти, раз к нему приводит путь.

Знай, твой рот — родник Земзем, может к жизни он вернуть.

Ты же — влага из того родника, красавица.

Красный, белый, алый цвет, — все тебе, краса, идет.

В Индостане — сахар ты, в Булгаре — душистый мед.

Знай, Юсупу с Зулейхой ты розня, твердит народ.

Приоткрывшийся бутон ты цветка, красавица…

И само стихотворение, и вдохновенная, выразительная декламация Махтумкули пришлись по душе парням. Они воскликнули в один голос:

— Молодец!

В этот момент из-за поворота ущелья рысью на ишаке выехал подросток. Еще издали завопил во всю мочь:

— Бушлук[4], Ягмур!.. Поздравляю! Сын родился у тебя!..

Добрая весть пришлась как нельзя кстати. А радости Ягмура вообще предела не было. Женился он в прошлом году, и вот теперь у него родился ребенок. Сын родился! Последние дни слово «сын» не сходило с его уст, все помыслы, все надежды его были связаны с сыном. Если бы родилась дочь, он не радовался бы так, как сейчас. Он насупился бы от обидной вести, он сожалел бы, прикусив губу, и никто не подумал бы его поздравлять, подтрунивать бы стали. Сейчас же друзья так радуются, будто у самих сыновья родились!

Вестник спешился, подошел к Ягмуру, лукаво постреливая глазами:

— Что подаришь за хорошее известие?

Ягмур озадаченно почесал в затылке:

— В самом деле, что же тебе подарить? Разве что ослиный вьюк травы? Вон какая трава роскошная.

Парнишка обиделся:

— Зачем мне твоя трава! Тому, кто первый тебе весть о сыне принесет, ты свой кожаный ремень обещал. На другой подарок я не согласен!