Махтумкули - [24]
Происходил Нуретдин из узбекского племени конграт. По его словам, отец всю жизнь играл на гиджаке, был неплохим певцом. Нуретдин не отставал от отца — научился играть на танбуре, пел как заправский бахши. В медресе это, правда, не поощрялось — услышав, что где-то в келье играют на музыкальном инструменте или поют, Бабаджан-ахун гневался, с помощью прислужников и верных суфиев, устраивал разгон. Поэтому любители музыки тайно выбирались в город, шли к знакомым и там отводили душу.
Игнорируя разрешение Бабаджан-ахуна, Махтумкули переоделся, взял серп, кувшин с водой. На недоуменный вопрос Нуретдина: «Куда?» — ответил вопросом же: «А все наши где сейчас?» — «На заготовке сена», — пояснил Нуретдин. — «Вот и мы туда же». Нуретдин только руками развел.
Ширгази было одним из богатейших учебных заведений Хивы. Никто не знал точного учета его имущества, владений, скота. Считалось, что одни только посевные земли составляют семь-восемь тысяч танапов[30]. Богатеи и сановники, доказывая свою приверженность исламу, постоянно в виде милостыни дарили медресе крупные паи земли и воды, скот. На полях гнули спины сотни людей. Наемными батраками не ограничивались, заставляли «усердствовать в вере» на полях и учащихся. Лишь байские сынки на работу не являлись: они нанимали за себя желающих — это дозволялось.
Махтумкули с Нуретдином дошли до поросшей клевером широкой луговины. Разделившись на несколько групп, учащиеся резали серпами траву. Ближайшие заметили новых жнецов, замахали руками, приветствуя и приглашая присоединиться.
Засучив рукава и пробуя пальцем, хорошо ли заточен серп, Махтумкули вошел по пояс в густой клевер, насыщенный медвяным ароматом осеннего цветения и басовитым, сердитым жужжанием шмелей. Ему не в новинку был дехканский труд — вместе со своими старшими братьями много пота пролил он на полях и луговинах Гургена — пахал, сеял, жал, молотил.
Нуретдин добросовестно поспевал за другом, бормоча себе под нос:
— Эк как уродился клевер… Принадлежи эта земля таким, как мы, не уродился бы… Не зря говорят: «И бай баю и бог — баю». Аллах, он тоже понимает, к кому щедрость проявлять следует, а к кому — и погодить…
Нуретдин любил бормотать за работой. Так — вроде бы болтуном не считался, а за работой прямо удержу нет — бубнит и бубнит, не ждя ни от кого ответа. Махтумкули и помалкивал себе. Однако, услышав: «Кабан идет!», выпрямился, потер тылом ладони затекшую от неудобного положения поясницу.
Сопя и пыхтя, приближался высокий, толстобрюхий и кривоносый человек. Пухлое лицо его было гневно. Спросил с угрозой в голосе:
— Почему опоздали?
Это был суфий Ильмурад — один из самых ревностных и преданных прислужников Бабаджан-ахуна. Вернее, наушником был и провокатором. Доносы, сплетни, клевета, поклепы — без этого он жить не мог. Его презирали и ненавидели хуже, чем злую собаку. Но для него это было трын-трава. И на кличку свою внимания он не обращал, а ведь в самом деле походил чем-то на огромного, заплывшего жиром вепря.
Махтумкули равнодушно ответил:
— Тагсир задержал.
— Я только что от него! — ощерился Ильмурад. — Мне он почему-то не сказал, что разрешил вам бездельничать!
В разговор ввязался Нуретдин:
— Сам бы догадаться мог — вон ты у нас какой здоровущий да проницательный. Тагсир, небось, так и понадеялся: догадается, мол, мой умненький Ильмурад.
Ильмурад зыркнул на Нуретдина косым глазом — как съесть его собирался.
— Укорочу тебе язык! Рано или поздно, но укорочу!
Махтумкули ткнул Нуретдина в загорбок. Тот, посмеиваясь, присел, заработал серпом. Суфий Ильмурад, ворча, потащился на другую делянку.
До полудня не разгибали спины. Когда солнце поднялось в зенит, все собрались вокруг глинобитной вышки, предназначенной для наблюдения за посевами. Пили чай, обедали. Обычно такие сборища без споров не обходились, потому что много было прочитано и услышано от наставников, у каждого был свой любимый поэт, свой ученый и свой философ, которых над-60 лежало всемерно утверждать и возвеличивать перед другими поэтами и философами.
Спорили не все. Особняком держались те, кто избрал своим уделом аскетизм, отшельничество. Эти будущие подвижники очень раздражались, когда рядом с ними горячо спорили, а пуще того — смеялись.
Нуретдину же смеяться хотелось всегда. Ну что это за жизнь без улыбки! Разве можно жить с постоянно кислой физиономией и глазами, прикованными к носкам своей обуви? Вон они, сидят полукругом десятка полтора, гудят себе полушепотом, а что гудят, не разберешь, хоть совсем рядом стань. Головы понурили, как заезженные ишаки, живой человечинки в лицах нет, полнейшая отрешенность. Или это ненормальные, ущербные люди? Вроде бы нет, некоторые — настоящий кладезь мудрости. Есть такие, которые с редким мастерством слагают стихи на любую тему, другие без запинки шпарят наизусть сотни строк стихов. Но они — духовные калеки, ибо нет для них греха тяжелее, чем смотреть на мир открытыми глазами живого человека, радоваться красотам и прелестям жизни, жить желаниями простых людей.
Нуретдин допил свой чай. Ополоснул пиалу. Потянулся с хрустом, сладко потянулся, будто весь мир обнять хотел. И продекламировал в пространство:
Классик туркменской литературы Махтумкули оставил после себя богатейшее поэтическое наследство. Поэт-патриот не только воспевал свою Родину, но и прилагал много усилий для объединения туркменских племен в борьбе против иноземных захватчиков.Роман Клыча Кулиева «Суровые дни» написан на эту волнующую тему. На русский язык он переведен с туркменского по изданию: «Суровые дни», 1965 г.Книга отредактирована на общественных началах Ю. БЕЛОВЫМ.
В романе К. Кулиева «Черный караван» показана революционная борьба в Средней Азии в 1918–1919 годах.
Совсем недавно русский читатель познакомился с историческим романом Клыча Кулиева «Суровые дни», в котором автор обращается к нелёгкому прошлому своей родины, раскрывает волнующие страницы жизни великого туркменского поэта Махтумкули. И вот теперь — встреча с героями новой книги Клыча Кулиева: на этот раз с героями романа «Непокорный алжирец».В этом своём произведении Клыч Кулиев — дипломат в прошлом — пишет о событиях, очевидцем которых был он сам, рассказывает о героической борьбе алжирского народа против иноземных колонизаторов и о сложной судьбе одного из сыновей этого народа — талантливого и честного доктора Решида.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.