Махно. Полковая казна - [46]

«Особая тройка Управления НКВД по Ленинградской области, в которую вошли второй секретарь обкома ВКП(б) П.К.Смородин, прокурор П.Б.Позерн и начальник УНКВД ЛО Л.М.Заковский. Создана тройка была приказом НКВД СССР от 31 июля 1937. За короткий промежуток времени ею осуждено более тридцати тысяч человек. Всего в ходе "Большого террора" в Ленинграде и области с 5 августа 1937 по 16 ноября 1938 органами НКВД осуждены по политическим обвинениям пятьдесят тысяч человек, из них сорок пять тысяч человек приговорены к расстрелу. Кроме того, по приговорам Особой тройки Управления НКВД по Ленинградской области расстреляны две тысячи двести заключенных лагерей, а по приговорам «двойки» (Комиссия в составе наркома внутренних дел и прокурора СССР) расстреляны еще восемнадцать тысяч жителей Ленинграда.»

Я привожу эти данные подробно и пофамильно, для того, чтобы народ знал своих «героев», и не забывал о тех, кто погиб от их рук.

После вынесения приговора, я просидел в «Крестах», еще три месяца.

За это время мне предоставили два свидания с родными. Первый раз пришла Елизавета. Она изо всех сил держалась, что бы не разрыдаться. Я, как мог, успокаивал ее. Она принесла мне еду и теплые вещи. На второе свидание она пришла вместе с Агашей. Лица их сияли. Новостью поделилась Гася, которая рассказала, что Елизавета и Дмитрий Константинович, официально находившиеся в браке, удочерили ее. Теперь она носит фамилию Жак и живет у Елизаветы. Это была действительно замечательная новость. В конце свидания, Агата задержалась, и глядя мне в глаза, сказала,

– Я буду ждать тебя – .

Я не знал, что ответить, но сказанное Агашей, было мне приятно, и глубоко запало мне в душу.

Знала бы она, сколько ей придется ждать меня, и что нам всем придется пережить.

Ранней весной для меня прозвучала команда конвоира: «Мехненко, с вещами на выход». Конвоир провел меня на первый этаж здания и впихнул в камеру, в которой уже находилось человек тридцать арестантов. Все были определены на этап, по этому, были с пожитками, отчего в камере было еще теснее. В течение часа, в камеру запихнули еще человек десять. От такой давки и духоты люди начали терять сознание. Опытные сидельцы знали, что делать в таких случаях. Сначала рассказывали анекдоты, как правило, политические, потому что всем терять было уже нечего. Затем, начали читать стихи. Читали свои стихи, стихи известных поэтов и не очень. Кто-то продекламировал Ахматову:

«Перед этим горем гнуться горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат –

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат…»

Не скажу, что это была панацея от давки и духоты, но дало возможность пережить те пятнадцать часов, что мы находились в этой камере.

Из камеры, нас вывели во двор тюрьмы, погрузили в «воронки» и повезли в порт, где пересадили на баржи. Только там я узнал, что нас отправляют в Ухтпечла́г (Ухти́нско-Печо́рский исправительно-трудовой лагерь, УПИТЛа́г) – подразделение, входившее в структуру ГУЛАГ НКВД СССР. Про этот лагерь среди заключенных ходили дурные слухи.

Глава 4

Мы прибыли в лагерь в середине апреля. За время этапа от болезней и голода, умерло пятьдесят заключенных, но это никого не интересовало. С барж нас высадили прямо в ледяную воду, где мы стояли почти по пояс в воде, вытянувшись вдоль берега. А по берегу прогулочной походкой шел начальника II отделения III отдела ГУЛАГа лейтенант Кашкетин. В руке его был маузер, которым он, как дирижер палочкой, помахивал перед лицами заключенных, и монотонным голосом, гнусаво вещал,

– Вы, враги народа, и прибыли в лагерь не для отбывания назначенного вам срока, а для того, что бы полностью перевоспитаться. Всю вашу дурь и гниль я лично буду вышибать из ваших тупых голов своей пролетарской рукой при помощи моего верного друга «товарища маузера». Для примера, – и он произвел выстрел в голову, находящегося прямо перед ним заключенного, – Так будет с каждым, кто просто подумает, что его осудили ни за что. Все вы преступники, которым не место в Советском государстве, – прозвучал следующий выстрел, и очередной заключенный с дырой в голове упал в прозрачную, холодную воду, выпуская из отверстия в голове алую ленту крови, тут же подхваченную течением реки.

– Любая попытка неповиновения или саботажа будет пресечена на месте, – прогнусавил он и прозвучал еще один выстрел.

А вдоль строя стояли конвоиры с винтовками наперевес. С поводков, беснуясь и дико лая, пытались вырваться натасканные псы. Изображая из себя оратора, лейтенант продолжал свой кровавый «спич», не забывая периодически стрелять в заключенных.

Недалеко от нас стояли рядом отец и сын Мартыновы. Отец попытался задвинуть сына себе за спину. Лейтенант заметил это движение, но первоначально не подал вид, а продолжал движение в их направлении. Дойдя до Мартыновых, он остановился, повернулся в их сторону, и со зловещим выражением лица произнес,

– Круговой поруки здесь не будет, – и прицельно выстрелил в грудь отца, за спиной которого, прижавшись к отцу, держась за него, и дрожа всем телом, стоял сын Саша, мой одногодок. Убойная сила пули, выпущенной из маузера, была такова, что одной пули хватило на два незащищенных человеческих тела. Отец и сын одновременно погрузились в воду.