Махно. Полковая казна - [45]

Не исключено, что к этому приложил руку Рудь, или кто-то из его сообщников. Уверенности в моих суждениях, мне придает и тот факт, что допросы, которые со мной проводил в течение почти шести месяцев Рудь, изобиловали и запугиваниями, и хитрыми уловками, и «спец средствами» при проведении допросов, а по-простому мордобитием. Не было случая, что бы при очередном допросе, я хоть раз не получал кулаком в челюсть или глаз. Сокамерники, то ли в шутку, толи всерьез делали ставки. Приду я после допроса с очередным синяком под глазом, или разбитой губой. За эти месяцы мое лицо как будто окаменело, и побои приносили мне больше моральную боль, чем физическую.

Мое счастье, что Рудь не догадывался о существовании карты и тем более не знал о тайнике с полковой казной Махно. Если бы я выдал себя хоть намеком, то думаю, что он нашел бы методы и способы разговорить меня. А так все закончилось тем, что кроме сына врага народа, мне еще был инкриминирован саботаж в проведении переписи населения.

Глава 3

Известная фраза «Сын за отца не отвечает» была произнесена Сталиным в декабре 1935 года, на совещании в Москве передовых колхозников с партийным руководством

Однако через пол годы вышло постановление, по которому было предписано, всех оставшихся после осуждения детей-сирот до 15-летнего возраста взять на государственное обеспечение, что же касается детей старше 15-летнего возраста, о них решать вопрос индивидуально.

Чуть позже я узнал, что на отца, еще в тридцать четвертом году было заведено уголовное дело, как на врага народа, по которому он был заочно признан виновным и приговорен к длительному сроку. А я, согласно принятого Решения Политбюро ЦК ВКП(б), был членом семьи изменника родины и попадал под репрессии.

Во исполнение этого приказа 15 августа 1937 года последовала соответствующая директива НКВД, уже содержащая ряд уточнений: регламентированы тотальные репрессии только против жён и детей, а не вообще любых членов семьи. Это и спасло Елизавету от ареста.

В отношении детей старше 15 лет предписано арестовывать только в случае, если они будут признаны «социально-опасными». В дальнейшем подобная политика несколько раз корректировалась. В октябре 1937 года директивой НКВД репрессии в отношении ЧСИР расширены, однако уже в ноябре такие аресты прекращены. Но я попал под первую волну репрессий, чему с ярым остервенением способствовал Рудь.

К описываемому периоду, мне уже исполнилось пятнадцать лет, и из ребенка я преобразился в юношу – подростка. Роста я был не высокого, где-то под сто шестьдесят пять сантиметров. Черные волосы я носил на косой пробор. Уже тогда у меня появилась привычка смотреть с прищуром, отчего не у всех это вызывало положительные эмоции. Особенно это раздражало конвоиров и Сергея Аркадьевича. От пережитого голода начала тридцатых, я был довольно худощав и весил всего сорок два килограмма. Был я подвижен и находился в хорошей спортивной форме.

Первые два месяца меня держали в подвалах «дома на Литейном», про который говорили: «Войдешь туда ребенком, а выйдешь стариком».

Затем перевели в «Кресты». В СИЗО меня и еще десять человек, привезли под вечер. Меня определили в камеру на третьем этаже. Когда конвоир открыл дверь в камеру, оттуда пахнуло, нет оттуда вылетел комок воздуха, наполненный запахами человеческого пота, смрада, вонючих портянок, горелых тряпок и еще чего-то не понятного, но противного. И не мудрено, в камере находилось человек двадцать, хотя предназначена она была на трех человек. Заключенные стояли плотной массой, заполняя все пространство камеры. Свободным был небольшой пятачок возле «параши», а если быть точнее, то только «параша» и была свободной. Меня впихнули в камеру, и я оказался прямехонько на «параше».

Как правило, новый человек в хате, всегда вызывает интерес сидельцев. Но здесь этого интереса не наблюдалось. Я поздоровался, как меня учили опытные сидельцы, представился кто и по какой статье. В ответ последовал только один вопрос:

– На какое «погоняло» откликаешься? -.

Я ответил, что у меня нет никакого погоняла. Камера немного оживилась. Начали выдавать «шедевры каторжанского юмора». Немного повеселившись, угомонились, и послышался суровый голос,

– Быть тебе «Малым».

Я сначала удивился, а потом сказал,

– Моего дядьку так друзья звали – .

– А кто у нас дядька?, – прозвучал тот же голос.

– Махно. Нестор Иванович Махно, – сказал я.

На мгновение воцарилось молчание, а потом камера загудела. Кто-то с интересом, кто-то с презрением, а кому-то это было вообще безразлично, но тем не менее какое-то разнообразие в жизнь заключенных это известие привнесло.

Простоял я возле «параши» два дня. Затем, двух сокамерников с вещами «попросили» на выход. На их место вскоре привели других арестантов, но я уже не стоял возле отхожего места.

На допрос меня водили чуть не каждый день. Но через месяц, издевательства Рудя, «прервал» приговор, вынесенный мне Особой тройкой, по которому мне «впаяли» семь лет лагерей по ст. 58 УК РСФСР.

Дело в том, что главным инструментом "Большого террора" в Ленинграде тридцать седьмого, тридцать восьмого годов, стала «Особая тройка»