Махно. Полковая казна - [33]

И действительно: «НКВД была разработана операция «БЫВШИЕ ЛЮДИ», в отношении лиц, принадлежавших до революции к привилегированным сословиям. Проводилась она в русле репрессий так называемого "кировского потока" По плану Управления НКВД (циркуляр № 29 от 27 февраля 1935 "О выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда и пригородных районов в отдаленные районы страны") в течение одного месяца предполагалось выселить 5 тысяч семей. Для проведения операции организован специальный штаб и мобилизована агентура. С 28 февраля по 27 марта 1935 высланы и осуждены ОСО НКВД 11 072 человек, в том числе бывших князей – 67, графов – 44, баронов – 106, офицеров царской и белой армий – 1177, "служителей культа" – 218. Почти все они были расстреляны.»

В середине февраля, к нам в квартиру, с обыском, пришли сотрудники НКВД. Елизавета пояснила, что сразу после Нового года, она рассталась с сожителем, и его настоящее местоположение ей не известно. Тем не менее, обыск был произведен по полной программе. Благо, что Мэг помог Елизавете убрать все следы пребывания князя в квартире, и никаких компрометирующих улик у нас не было найдено.

Нас оставили в покое ненадолго. В начале апреля, ночью, нас разбудили и приказали собирать вещи. Дело в том, что с апреля этого же года, «Управление НКВД расширило масштабы операции "Об очистке погранполосы Ленинградской области и АК СССР от кулацкого и антисоветского элемента". В ходе этой операции было выселено 22 511 человек.». Под эту «гребенку» мы попали, как семья «бывших» из первого паспортного списка, в котором значился Николай Оболенский. Отвезли нас в спецприемник НКВД, где нам было разъяснено, что мы подлежим выселению, как члены семей «бывших людей». Спорить было бессмысленно, и мы уже смирились с нашей участью. Но на утро, следующего дня, нас без объяснений выпустили. У проходной нас ожидал Дмитрий Жак. Дело в том, что Елизавета, по документам, все еще являлась женой Дмитрия. А ему, ночью позвонила соседка и сказала, что нас арестовали. Без промедлений, Дмитрий стал поднимать все свои связи (как ни странно, телефонное право, присутствовало и в те времена) и он сумел объяснить, что арестовали нас, по ошибке.

Луи, власти, то же, не двусмысленно дали понять, что его пасквили, крайне негативно влияют на международное мнение мировой общественности о Советском образе жизни, и что его присутствие на территории СССР, может закончиться по весьма неблагоприятному, для него, Луи, сценарию. Не дожидаясь развязки сюжета, Селин, весной этого же года, отбыл к себе во Францию, где с еще большим остервенением, стал изобличать советский строй, и даже выпустил две книги по этому поводу.

Магеридж, как постоянный представитель Лиги наций, еще два года прожил в Советском Союзе. После чего уехал во Францию. Там, судьба, свела его вновь с Луи Селин, Мартой, Галиной Мехненко, Николаем Оболенским, его братом Александром и его женой, княжной Верой Оболенской (это уже другая, но не менее трагичная история). А в тридцать восьмом году он вернулся в Америку, где продолжал свою журналистскую деятельность, и получил «Пулитцеровскую премию».

А у нас жизнь продолжалась. Меня и моих друзей на первомайские праздники приняли в комсомол. Торжественное вступление в члены ЛКСМ проходило, как ни странно в здании Зимнего дворца, где одно из крыльев здания было отдано под постоянно действующий музей комсомола. После торжественного вступления в ряды комсомола, все направились на площадь перед Зимним дворцом, где должен был состояться праздничный концерт. Выступали как профессиональные артисты, так и самодеятельные коллективы и отдельные участники. Мы больше болтали между собой и смеялись, чем смотрели представление. Вдруг, что-то до боли знакомое и родное резко ударило мне по слуху. Сначала я не понял, но потом отчетливо осознал, что я услышал имя и фамилию, которые отозвались для меня эхом из прошлого. В моем мозгу, кто-то вновь прокрутил, как запись на пластинке фразу: «Выступает, ученица шестого класса, Гатчинской школы-интернат, Агафья Забудько, с песней о Родине». Я соскочил со своего места и стал пробираться к сцене. Агашка, а это была она, вдохновенно пела, не обращая ни на кого внимания. Песня закончилась, зрители аплодировали, а я еще не добрался до первых рядов. И тут я стал махать руками над головой, и кричать,

– Агашка, Гася, Гася! -.

И она меня увидела. Прямо со сцены, она прыгнула на площадь, благо высота была не большая, и кинулась мне навстречу. Она подпрыгнула и повисла у меня на шее.

– Вотька, ты как здесь? Мы думали, что вы с дядькой Левоном сгинули. А моих родителей, тятьку с мамкой, арестовали. Братьев в другой детский дом отправили, – все это скороговоркой говорила она, одновременно плача и смеясь.

Немного успокоившись, мы уже более осмысленно, стали беседовать. Оказалось, что их школа-интернат находится в Гатчине, что их привезли на концерт и на экскурсию по Ленинграду. Они остановились в гостинице «Октябрьская» и будут в Ленинграде до третьего мая. Тетка Елизавета то же была здесь, на площади, и мы отправились ее искать. Когда нашли, я объяснил кто это. И попросил, что бы она переговорила с преподавателем Агаши, на предмет возможности взять ее к нам в гости, как родственницу. Как ни странно, сложности не возникло, и Гасю отпустили к нам до завтрашнего обеда. Так я вновь встретился с Агашкой, этим лучиком счастья из нашего, уже далекого, детства.