Махмуд-канатоходец - [29]

Но в Хиве не было таких волшебников, чтобы помочь Юсупу.

Не было тогда ни радио, ни телефона, ни телеграфа. Даже обыкновенной почты не было в Хиве. Поэтому письмо писать не имело никакого смысла.

Домой!

...И рабства черная печать равно лежит

На четках и кресте, на церкви и михрабе[9]

Омар Хайям

Махмуд спешил на родину, но по дороге ему не раз приходилось задерживаться и сворачивать в сторону. Он освободил население целой области от налога, который собирал обманщик-мулла, обосновавшийся вблизи поющих пещер Памира. Он провел неделю в городе Мерв, чтобы переписать стихи замечательного поэта Омара Хайяма. В долине реки Вахш он убил тигра-людоеда, уносившего в камыши неосторожных селян и их детей. Многое можно рассказать и о других приключениях, но это была бы отдельная книга.

Так или иначе, но Махмуд отстал от своих соотечественников. Он задержался на много лишних дней и сделал много лишних дорог, потому что настоящий человек, как бы он ни был занят своими делами и куда бы ни торопился, никогда не останется равнодушным и не пройдет мимо человеческого горя.

На полдороге к дому стало ясно: хорезмийцев не догнать. Они намного опередили Махмуда, и он пожалел, что не передал с ними весточку для матери.

Предстояло пересечь последнюю пустыню, и он был рад, когда нашел попутчиков — караван, идущий из Самарканда в Золотую Орду.

Караван был большой, но разноплеменные караванщики, люди бывалые, легко подружились.

Есть обычай не спрашивать человека, приставшего в пути, кто он и откуда. Дорога длинная. Можно и без расспросов человека понять. Так оно приличнее, да и ошибки не будет. Ведь главное не то, что люди говорят о себе.

Махмуд-Пахлаван был хорошим товарищем в длинной дороге. Человек ученый, на многих наречиях говорит, интересные истории рассказывает, а в обхождении простой, незаносчивый. Если нужно костер развести, первый за саксаулом и сухой колючкой идет, больше всех притащит и огонь разведет мигом.

У караванщиков поговорка сложилась: «Богатого купца узнаешь по товару, а хорошего человека по его делам».

Только три человека во всем караване говорили о себе. Их никто не спрашивает, а они рассказывают. Ну, раз говорят — не слушать невежливо. Слушают караванщики, но не очень-то верят. Каждый из них про себя говорит, что он самый умный, самый нужный.

«Что же,—думают караванщики,— ум — дело глубокое, может, и не сразу его приметишь, а насчет нужности так, видно, врут».

Ненужные люди. Караван на ночлег становится, а они споры между собой разводят. Люди кошмы расстилают, а они всё спорят. Дело к ночи, путники устали, а они шумят, спать не дают. Странные люди, и совсем по обличью разные. Один — длинный, худой, волосы и борода рыжие, другой — маленький, чернявый, с длинным носом, а третий — пузатый, краснощекий, с редкой бородой.

Однажды на рассвете, когда все спали, эти трое опять заспорили, такой шум подняли, что староста каравана не выдержал. Подошел он к ним и спросил:

— О чем вы спорите, почтенные путники? Почему вы всю дорогу людям отдыхать не даете? Слышим мы ваши разговоры, непонятны они нам. Расскажите, если не тайна это.

— Наконец-то! — радостно закричал Рыжий.— Наконец-то господь бог пробудил в этих невеждах жажду истины небесной. Дело в том,— гордо сказал он,— что я слуга настоящего бога — Христа и его наместника на земле — папы римского. Я утверждаю, что бог един и поклоняюсь матери божией!

Староста подумал, что матерей уважать хорошо, но зачем в такую рань на всю степь кричать про какого-то наместника. Если он слуга наместника, то наместник, наверное, за шум и прогнал его в пустыню.

Не успел староста каравана разобраться в этих словах, как Пузатый тонким голосом закричал:

— Врет он все и про папу, и про мать. Нет бога, кроме аллаха. Я это точно знаю. Я ученый эфенди. Я прочитал книг больше, чем они. Моя вера единственная. Этот про матерь божию лопочет, а какая у бога может быть мать? Бог не человек! — закричал он еще громче.— У него матери быть не может!

Что бог не человек,— это староста каравана понял уже давно, когда был еще простым погонщиком. Заблудился он однажды в пустыне, просил бога колодец ему указать. Плакал, пока слезы были, просил так, что всякий человек сжалился бы. А бог не сжалился. Так и умер бы он в песках от жажды, если бы добрые люди, что гнали баранов через степь, не спасли. Кто знает, может быть, и склонился бы староста на сторону Пузатого, но тот сказал:

— Мой бог для степных людей самый добрый. Его пророк Мухаммед всю жизнь в пустынях провел.

«Ну, уж это он врет»,— подумал староста и вспомнил, как умирал в степи, как умолял аллаха. Только он хотел рассказать об этом Толстопузому, как вмешался Носатый:

— Я слуга пресветлого Будды, я верю только Гаутаме-Сиддхартхе. Он говорит, что смысл жизни в отказе от нее, что блаженны только монахи, которые ничего не делают, а все прочие должны нас кормить.

— Насчет корма он правильно говорит,— подтвердили Рыжий и Пузатый.— А остальное все врет.

Буддийский монах закатил глаза и принялся ругать и обзывать лжецами и жуликами двух других божьих слуг. И такой все трое подняли крик, что весь караван собрался вокруг них.